Он громко смеялся, запрокинув голову, но глаза его потемнели и пылали, как раскаленные угли.
— Чтоб меня нынче же ночью удушило, коли я помню… не помню… говорила ль я с вами, или не говорила, давала ли я вам хлеб, или не давала — ничего не помню, только чудится мне, будто я вас знаю, а может, и не знаю… Да ведь знаю! Нет, не знаю! Ох! Да что же это такое?
Две пары глаз — зоркие и проницательные, глядевшие из-под нависших бровей, и выцветшие, поблескивавшие искорками любопытства и быстро бегавшие под красными веками, — устремились на пришельца; он забеспокоился, опять стал потирать руки, бессмысленно рассмеялся и, встав из-за стола, широко шагнул к печке. Тут он выпрямился, заложил руки за спину и с высоты своего роста бросил взгляд на сидевшую за прялкой девушку; когда он подошел, она перестала прясть и от смущения или от робости опустила руки на колени. Посматривая на нее, незнакомец спросил:
— А ты кто же, дочь хозяина?
Девушка зарумянилась и, отворачиваясь, шепнула:
— Ага. Дочь.
— Верно, меньша́я? Верно, тебе и двадцати лет нету?
— Да, нету…
— А старшая сестра, Марыська, жива или померла?
— Жива…
— Вышла замуж?
— Вышла…
— А где она? Тут, в деревне?
— В Дубровлянах… Там у мужа ее хата…
— Ага! Хата у ее мужа… Стало быть, своя хата… Это хорошо… ах, ах, ах!
Словно дуновение ветра, бурные, короткие вздохи всколыхнули его грудь. Он замолк.
За длинным столом разговаривали. Пятнадцатилетний Ясек, дурачась, поддразнивал бабку, уверяя, что она под шумок выпила вторую рюмку водки, а старуха била себя кулаком в грудь и кричала:
— Брешешь, как пес! Чтоб меня холера взяла, коли я выпила!
Бондарь что-то говорил жене, отодвигавшей от стены прялку. Еленка звонко хохотала, слушая, как спорят Ясек с бабкой. Только с одних губ, неторопливо попыхивавших коротенькой трубочкой, не слетело ни слова, и лишь одни глаза, запрятанные под седыми нависшими бровями, пристально и зорко вглядывались сквозь прозрачный дым в стоявшего у печки человека.
Вдруг, перекрывая гомон и смех, раздался громкий, молодой, уверенно звучавший голос Алексея. Привалясь боком к столу, он широко расселся на лавке и, непроизвольно, но как всегда горделиво подняв голову, крикнул гостю:
— А про Бонка вы ничего не слыхали, бродя по свету, а?
Все умолкли, с любопытством ожидая ответа, но и незнакомец добрые полминуты молчал. Потом спокойно ответил:
— Как не слыхать? Слыхал. Сейчас все только о нем и говорят.
И, помолчав, прибавил:
— Что, может, неверно? Может, не о Бонке сейчас все говорят?
