— Бинокль-то возьмите, товарищ командир. Это ваш трофей, законный. — И Демьян протянул Воронцову бинокль. — Видать, офицер. Вон у него какие нашивки.
— Обер-ефрейтор, — определил Воронцов.
— Это что же, старший ефрейтор, что ли?
— Скорее, младший сержант. А петлицы, видите, какие? Руны. СС.
— А я думал, связисты или что-то в этом роде. Может, думаю, электрики какие-нибудь… — И Штыренко снова налег на лопату.
— Ну да, Штырь, — тут же усмехнулся Демьян, — строители Днепрогэса.
— Младший сержант, а с биноклем. У нас во всем танковом батальоне всего три бинокля. А в пехотном батальоне, наверное, только у одного комбата.
Воронцов взял бинокль и пошел к опушке, где сидел на корточках за кустом крушины часовой.
— Михайлов, ну что?
— Все спокойно. Даже сороки не трещат. Напугали вы их своей стрельбой, товарищ командир.
— Стрельбы было много. Это верно. Но я стрелял мало.
— Всего четыре раза, — засмеялся танкист и смерил расстояние отлежавших в траве тел до позиции Воронцова.
— Иди, помоги ребятам. А я пока тут подежурю.
Отсюда хорошо просматривалась противоположная опушка, косяк ельника, выходившего к лощине и гати, сама гать с торчащими вверх обломками березовых жердей. В бинокль Воронцов увидел даже черные султаны кугушника и зеленые закраины болотины, до которых еще не добрались октябрьские ночные морозы.
Ветер затих. И только тугой каленый сквозняк протягивал вдоль опушки, колебля на окрестных осинах последние пятачки красновато-желтой меди. Разом потемнело, как перед сумерками, и посыпала снежная крупа. Она со звоном секла по траве и березовым ветвям, сыпалась вниз, заполняя ложбинки и канавки, оставленные пробежавшими здесь людьми и временем. Быстро же эта осень перешла в зиму, подумал Воронцов.
Вскоре за ним прибежал Штыренко и доложил:
— Все исполнено, товарищ командир.
Воронцов подобрал с земли винтовку, положил ее на колени и хотел было встать, но вскинул к глазам бинокль и решил еще раз осмотреть противоположную опушку и гать. И тут же сказал танкисту:
— Штыренко, замри. А теперь тихо, без резких движений, — на землю.
— Что там, товарищ командир? Опять немцы?
— Может, и не немцы, но то, что по нашу душу, — это точно. Ползи к ребятам, скажи, чтобы заканчивали. Через пять минут уходим.
Снежная крупа перешла в густые хлопья. Снова дернул и помчался по лугу ветер, захватывая остатки листвы на ивах и березах. Линзы бинокля залепляло белым, мутным, так что приходилось то и дело прочищать их. Сквозь молочную пелену снежных зарядов Воронцов все же разглядел цепь, которая медленно выбиралась из леса и выравнивалась в лощине перед гатью, всадника на сером коне в казачьей папахе, группу людей, стоявших на опушке. Он протер линзы и еще раз всмотрелся в стоявших на опушке: один смотрел в бинокль, двое о чем-то разговаривали, одеты странно — двое в красноармейские офицерские шинели, перетянутые портупеями, один в куртке «древесной лягушки» и немецкой офицерской фуражке.
