Но Турчин замирал с бутылкой в руке.
— А Белая гвардия, господин поручик, — говорил он, глядя Радовскому прямо в глаза, — разве не воевала на два фронта? С большевиками и с народом одновременно. Из-за чего и продула Россию!
— Подождите, подождите… Владимир Максимович, я не хочу с вами ссориться по поводу того, что уже прошло прахом. Но должен заметить следующее: когда наши генералы поняли, что ведем войну против собственного народа, мы начали отступать, терять инициативу и так далее.
— Черта с два вы сами прекратили! Вас просто вышвырнули из Крыма и Сибири!
Они сидели в просторной опрятной горнице, которую занимал Радовский и его связист, пили самогонку и закусывали солеными огурцами, хлебом и салом. Дважды пожилая хозяйка появлялась из другой половины, задернутой ситцевой занавеской, с какою-то снедью в руках и дважды Радовский ее прогонял.
— И никогда! Я теперь понял это. Никогда они не позволят нам сформировать что-либо числом более батальона! Ни-ког-да! Кроме азиатчины, они ничего в нас не видят. Они даже своих фольксдойче подозревают в приобретенной азиатчине и русском национализме. И числят их по второй категории. И фон Рентельн, и Сиверс, и Штрик для них немцы второй категории.
Вот с этим Турчин вполне соглашался, кивал Радовскому и подливал в стакан майора.
— Ост-батальон — это максимально, — бормотал он, уже порядочно захмелев. — Вы правы. Ост-батальон. Этим все и завершится. А полки, дивизии, армия… Это — иллюзия. И напрасно мы с вами поддерживаем ее. Особенно вы, Георгий Алексеевич. Я-то всего лишь при вас. Я в этой машине винтик маленький. А вот вы…
— Ну, мне об этом нахрюкали в уши в Смоленске. Я им поверил, потому что хотел поверить. Потому что в их словах был смысл. Великий смысл! В котором было место и мне, и вам. В той величайшей подлости, которую мы имеем… и я, и вы, Владимир Максимович, и каждый доброволец нашей роты… должен существовать какой-то высший смысл. Иначе это останется банальной подлостью. И тогда уж совесть будет вставать с пистолетом у виска каждый раз, когда ты, сударь мой, переберешь лишку…
Днем они составляли список взводов. Турчин сразу спросил, надо ли включать курсантов?
— Придется. Первый взвод пусть будет курсантский. Во второй включайте все отребье. Из хозвзвода, из других служб. Пусть протрясут свои сытые задницы в лесах.
На следующий день в роту прибыл офицер отдела 1Ц штаба 4-й полевой армии и ознакомил Радовского и Турчина с приказом: совместно с батальоном егерей необходимо было провести операцию по очистке от партизан и советских диверсантов района, прилегающего непосредственно к линии фронта. В приказе так и было сказано: «… от партизан и советских диверсантов». Радовский сразу отметил про себя: фразеология приказов, а значит, и всех исходящих документов изменилась. Красную Армию в штабах уже не называли большевистской. Радовскому приказано было к концу недели согласовать действия боевой группы со штабом егерского батальона. Там, как пояснил офицер, он и получит приказ о сроках и порядке выдвижения роты в заданный район, который тоже пока был неизвестен. Но, располагая данными собственной разведки, Радовский знал, что самые крупные партизанские базы находятся в Богородицких лесах, в заболоченных и труднопроходимых местах, где дороги проезжими становились только летом, в период продолжительной засухи, и зимой, когда землю сковывал мороз. Именно там служба перехвата засекала работу новых передатчиков с неизвестными позывными. Сейчас стоял октябрь. Начинались дожди. Развозило даже песчаные проселки. Но, видимо, кому-то вверху необходимо было срочно доложить о ликвидации последних партизанских банд. Или на фронте действительно готовилось что-то такое, что требовало чистоты тылов.
