Дома тетя Патросинио протягивала мне руку для поцелуя; все утро я проводил в ее маленькой гостиной, где стояла полосатая софа, дорогой шкаф черного дерева, а по стенам были развешаны цветные литографии, изображавшие трогательные эпизоды из непорочной жизни любимого тетушкиного святого праведного старца Иосифа. Я рассматривал «Всемирную панораму», а тетушка, с лиловым платком на голове, сидела у закрытого окна, укутав ноги пледом, и придирчиво изучала приходо-расходную книгу.
В три часа она книгу убирала и, обратив на меня очки, темневшие из-под платка, начинала проверять мои познания в религии. Опустив глаза, я повторял «Верую», перечислял заповеди и все время чувствовал исходивший от тетечки едкий сладковатый запах: пахло нюхательным табаком и муравьиным спиртом.
По воскресеньям у нас ужинали оба священника. Седого и курчавого звали падре Казимиро; это был тетушкин духовник; он с улыбкой заключал меня в объятия, затем предлагал мне просклонять arbor, arboris; currus, curri и одобрительно говорил: «Выдающийся ум!» Второй священник, падре Пиньейро, принимался расхваливать коллеж братьев Изидоро, великолепнейшее учебное заведение, каких нет даже в Бельгии. Падре Пиньейро казался мне с каждым разом все более желтым и унылым. Проходя мимо зеркала, он неизменно останавливался, высовывал язык и надолго замирал в этой позе, разглядывая его с подозрением и страхом.
За ужином падре Казимиро любовался моим аппетитом.
— Хочешь еще кусочек жареной телятинки? Мальчики должны быть веселыми и много кушать!..
А падре Пиньейро прикладывал ладонь к желудку и восклицал:
— Счастливый возраст! Счастливый возраст, когда можно брать вторую порцию телятины!
И они с тетушкой начинали толковать о болезнях. Тем временем падре Казимиро, разрумянившийся, с повязанной вокруг шеи салфеткой, блаженно улыбался полной тарелке и полному бокалу.
Когда на площади зажигались среди деревьев газовые фонари, Висенсия набрасывала на плечи клетчатую шаль и отводила меня в коллеж. Обычно к этому часу появлялся и щуплый человечек с бритым лицом и высокими воротничками; это был сеньор Жозе Жустино, секретарь братства св. Иосифа и тетушкин нотариус; его контора помещалась на площади Сан-Пауло. Он снимал пальто еще во дворе, трепал меня по подбородку и осведомлялся о самочувствии сеньоры доны Патросинио. Затем всходил на крыльцо, и тяжелая дверь захлопывалась за нами. Я вздыхал с облегчением. Этот большой дом с красными парчовыми занавесями, бесчисленными статуями святых и запахом церкви наводил на меня тоску.
