Прожевав, он продолжил:
— Столько лет просветителей уважали и ценили, а тут такое свинское отношение. Кормят какой-то дрянью, не сегодня, правда, но все равно. Эти наемники… Эта грубая бессмысленная сила… Все ведь сказывается. И главное, столько лет… Мне ведь уже сто двадцать восемь лет, я могу уже поглядеть на жизнь со стороны, и скажу вам честно, жизнь — самая жуткая вещь на свете. Вот взять хотя бы меня. Родился, вырос, женился, голова полысела, переженил детей и внуков… Это обычная жизнь, простое бытие, скажем… да вот того же пещерника! — с подъемом произнес старик. Глаза его слегка осоловели. — Что ему нужно? Да ничего! Ему сказали, он делает и ни за что не отвечает. Здорово, правда? Ни за что не отвечает! А я всю жизнь мыкался по пещерам, не с ними, конечно, жил впроголодь, я ведь привык часто есть, нас ведь, Просветителей, уважали, добрая тогда еда была… — Он помолчал, мечтательно уставившись в потолок. — Мы ведь на то и Просветители, чтобы просвещать.
— Так вы Просветитель?
— Был! — с горечью воскликнул старик так, что задрожала седая клиновидная борода. — Был, — повторил он и замолчал.
«Странно все это, — думал Михаил, жуя пахучую, отдающую сыром мякоть. — Дико. Нелепо. Первый раз в жизни столкнулся с разумной расой и даже не знаю, что предпринять. Откуда здесь взялся Просветитель? Правда, Октар рассказывал, что они еще могут оставаться среди пещерников. Но все равно, откуда эти охранники? Откуда у них земное оружие? Неужели Октар говорил правду? Елки-палки!»
Сзади послышался скрип и шорох. В дверном проеме стоял, упираясь рогатым шлемом в потолок, охранник, хмуро глядел на обоих, ковыряясь пальцем в зубах, и что-то невнятно говорил. Потом его бесцеремонно оттолкнули, и в хижину вбежало еще несколько аборигенов. Они были маленькие, в метр ростом, похожие на высохших черных мумий, втиснутых в грубые выгоревшие балахоны. Из под треугольных, низко надвинутых клобуков сквозь черное, как уголь, лицо злобно и немигающе смотрели зеленые светящиеся глаза. Это были пещерники.
Подгоняя зазубренными пиками, они выгнали старика и Михаила на улицу. Рядом, покрытая горячей пылью, проходила желтая нагретая дорога с круглыми и большими следами, как будто здесь недавно прошел слон, и узкими отпечатками деревянных тележных колес. Вдали пылила открытая повозка, доносились крики, понукания, щелканье бича и обиженный густой рев. По краям улочки, прячась от яркого солнечного света, как-то жалко, словно больные, стояли домики, сложенные из черных квадратных бревен, мертво смотрели пустыми глазницами окон.
