– Ну, – начала она, когда офицер Смит завел ее ко мне в камера, – я слышала, у вас тут было знатное веселье. Не хочешь объяснить, что случилось?
– Если б я сам знал, – ответил я и покосился на ее спутника. – Хотя, пожалуй, все равно не рассказал бы.
– Я знаю только одного человека, умевшего обращать воду в вино, – сказала она. – И мой пастор подтвердит, что случилось это не здесь и не в этот понедельник.
– Пускай твой пастор предложит Иисусу в следующий раз попробовать сорт «сира».
Альма, рассмеявшись, вложила мне в рот термометр. За спиной у нее по-прежнему маячил Смит. Глаза у него были красные, и, вместо того чтобы следить за мной (вдруг мне вздумается взять Альму в заложницы?), он задумчиво пялился на стену.
Термометр пискнул.
– Лихорадка еще не прошла.
– Да я сам знаю, – ответил я. Я почувствовал под языком вкус крови. Кровь была любезно предоставлена нарывами – неотъемлемой частью моей кошмарной болезни.
– Ты пьешь лекарства?
Я пожал плечами.
– Ты же каждый день смотришь, как я кладу их в рот.
Альме было прекрасно известно, что способов покончить с собой существует ровно столько, сколько самих заключенных.
– Не вздумай от меня смыться, Юпитер, – сказала она, втирая какую-то вязкую массу в красное пятно у меня на лбу. Благодаря ему я и заработал это прозвище. – Кто же тогда будет пересказывать мне пропущенные серии «Военного госпиталя»?
– Сомнительный довод.
– Я слышала и похуже. – Альма обратилась к офицеру Смиту: – Я закончила.
Она ушла, и створки двери автоматически съехались, щелкнув, как металлические зубы.
– Шэй, – выкрикнул я, – ты не спишь?
– Уже нет.
– Лучше бы тебе прикрыть уши.
Но прежде чем Шэй успел спросить зачем, Кэллоуэй исторг. привычную лавину ругательств – так случалось всякий раз когда Альма пыталась к нему приблизиться.
– Пошла на х… отсюда, ниггерша! – вопил он. – Богом клянусь, я тебе жопу порву, если хоть пальцем меня тронешь…
Смит прижал его к стене.
– Господи, Рис, неужели обязательно закатывать истерику каждый день? Из-за какого-то сраного пластыря!
– Обязательно, если его накладывает эта черная сука.
Семь лет назад Кэллоуэй был осужден за поджог синагоги. Тогда он получил серьезные травмы головы, а большие участки кожи на руках требовали пересадки, однако миссию свою он считал выполненной: испуганный раввин таки бежал из города. За этот год ему сделали уже три операции по пересадке кожи.
– Знаете, – сказала Альма, – мне, в общем-то, плевать, если руки у него отсохнут.
