Мы увидим потом, как Данро, услышав приближение этой страшной волны, выскочит из палатки и кинется к правому дезинтегратору. Увидим, как вспышки разорвут темноту, как выстрелы будут пробивать бреши в надвигающейся волне, увидим, как первые песчаные волки разорвут периметр, развалят выложенную нами защитную стенку и подомнут под себя палатки. А потом мы не увидим ничего больше - мачта монитора была повалена, втоптана в песок, и что я делал в лагере, в том, что осталось от лагеря, никто никогда не увидит. А я никому не расскажу об этом.
Но все это будет потом.
А тогда я стоял на вершине холма, не в силах пошевелиться и смотрел на то, что осталось от лагеря. Я не знал, что же мне делать дальше.
И тут краем глаза я заметил движение. Оно было совсем рядом, в какой-то сотне метров от меня - белый комок на фоне белой пустыни - и оно убегало. Я развернулся, но первый выстрел прошел чуть выше, а потом оно скрылось в какой-то впадине, и, хотя я еще часа два метался по окрестным пескам, стреляя наугад во все, что казалось подозрительным, я так и не сумел его настичь.
А потом я вернулся в лагерь.
Я нашел его на второй день после гибели лагеря. В какой-то сотне метров от водоема. Уже мертвого. Оно так и не сумело достичь водопоя.
Ему нужна была такая мелочь - всего лишь утолить жажду - но мы стояли на пути к воде, нас никак не удавалось прогнать, и оно не знало иных путей, кроме как нас уничтожить. Потом, когда мы вплотную занялись изучением Эндема-жи, мы нашли много луоков - уж и не помню, кто и почему дал им это имя. Они симпатичны, неприхотливы и легко приручаются. А их способность к психическому нападению развивается только в личиночной стадии, только если личинка живет в естественных условиях. Поэтому оказалось возможным разводить их где угодно - вне Эндема-жи они не представляют опасности.
Но я их ненавижу.
И той ночью, сидя в темной комнате в ожидании, пока наступит рассвет, я ненавидел их больше, чем когда-либо прежде. Потому что именно из-за них я потерял тебя навсегда.
Тогда, в пустыне, стоя над трупом этого существа, уже совершенно высохшим, почти невесомым, слушая, как шуршит под утренним ветром его псевдошерсть, я понял, что никогда больше не смогу вернуться к тебе. Оно стремилось к воде, всего лишь к воде, и ради этого готово было смести все на своем пути. Даже то, что не представляло опасности. Даже то, что могло помочь. Оно не знало и не желало знать иных путей к цели.
