— До чего дожили! Сын помещика…
И потом:
— Доченьке ничего не оставлю… рукоделие… только… рукоделие…
Около полуночи Лопотницкая поднялась с кресла и попросила Розалию помочь ей раздеться. Напрасно дочь допытывалась, как она себя чувствует, не нужно ли сходить за чем-нибудь в аптеку. Она не отвечала. Ночью Розалия не спала и все время прислушивалась; ей казалось, что она слышит стоны, приглушенные подушкой. Но она не осмелилась, однако, заговорить или зажечь свет, а когда утром она очнулась от недолгой тяжелой дремоты, то вскрикнула от удивления и радости: мать ее сидела на краю кровати, одетая как всегда, в шали, в нарядном чепце, даже в очках, прямая, с обычным, только еще более торжественным выражением лица.
— Как вы себя чувствуете, мама? Не больны ли вы?
— Ничего подобного. Чувствую себя, как всегда. Поди отвори ставни, а потом приведи себя в порядок и отправляйся в город. Купи десять листов почтовой бумаги, десять конвертов, чернил, перьев… смотри только, чтобы перья были мягкие.
— Мамочка, а зачем все это?
Старуха не ответила.
Когда Розалия, выполнив поручение, вернулась домой, мать сидела в кресле с молитвенником на коленях и усердно молилась. Увидев дочь, она несколько раз ударила себя в грудь, перекрестилась и закрыла молитвенник.
— Рузя! Подойди ко мне!
Она провела рукой по волосам Розалии, на которых в тот день не было и следа помады, и начала говорить:
— Мы теперь очень бедны, у нас ничего не осталось, но сохрани тебя бог жаловаться или говорить о нем что-нибудь дурное. Жаловаться, показывать свое горе перед людьми и роптать нам не пристало, для нас это унизительно, а дурно говорить о нем — грех. Какой он ни есть, но во всяком случае это… это… это… наш, одного с нами круга и происхождения. Не доставим же мы проклятому сброду удовольствия, не дождутся они того, чтобы мы друг на друга жаловались и дурно говорили друг о друге. Ну как, Рузя, будешь ли ты послушна моей воле?
— Я, кажется, всегда вас слушалась, а что касается Стася, то я ничего дурного не могла бы о нем сказать, даже если бы захотела…
— Это хорошо. Ты истинная, достойная дочь моя! А теперь я тебе вот что скажу… мы, бог даст, не пропадем! Я верю в милость божию и в доброту тех сердец, тех людей, бок о бок с которыми прожила всю жизнь… Они, конечно, не оставят нас в крайней нужде, хотя обстоятельства изгнали меня из их крута… Сегодня и завтра я буду писать письма и разошлю их… жене предводителя Кожицкой, Одропольскому, Саницким, тем, что из Санова на Немане, и еще многим другим… с которыми меня связывает старое знакомство и это… это… это… воспоминания. Стася я обвинять не собираюсь… Я только напишу им, что хотела поддержать одного из наших, помочь ему, вырвать его из рук сброда… Я исполнила свой священный долг, пусть же и они исполнят свой долг по отношению к нам…
