— Нет! Нет! — воскликнула Бригида. — Ты ошибаешься, мама, я уродилась в отца… В бедного отца моего, который, так же как и я, не был ни хрупким, ни изнеженным и по-французски не говорил, и на рояле не играл, и высокопарно выражаться не умел, но зато он был таким тружеником, что в течение двадцати лет зарабатывал для тебя, мама, не только на хлеб, но и на торты, конфеты, приемы и наряды…
— Бригида, — вскричала Жиревичова, — ты оскорбляешь мать!
Разгоревшиеся глаза девушки снова погасли, и она глубоко вздохнула.
— Прости меня, — сказала она, понижая голос, — я вспылила, прости. Но что мне делать? Я ведь просила тебя, умоляла…
— И будь уверена, — ответила Эмма, остановившись посреди комнаты и вся дрожа, — что никакие твои просьбы, мольбы и уговоры ни к чему не приведут. Ты сошла с ума, вот и все, а я не собираюсь ни потворствовать этому безумию, ни страдать из-за него. Что сказал бы пан Станислав? Что сказала бы Лопотницкая? Я не смогла бы уже никогда переступить порог ее дома. Да разве мы в пустыне живем, чтобы выходить замуж за кого вздумается, за каких-то мельников и каменщиков? Мы живем среди людей, и кого люди презирают, тех и мы… если не хотим, чтобы нас презирали… в грязь втоптали!.. Так поступать велит нам наше достоинство, наши благородные чувства. Но разве у тебя есть хоть капля собственного достоинства? Разве ты понимаешь, что такое благородные чувства? Ты всегда была грубой и доставляла мне одни только огорчения. Я родила тебя в более страшных муках, чем обоих твоих братьев; ты была беспокойным ребенком и не давала мне спать, орала по ночам неизвестно почему… А потом тебя не удалось ничему научить, никаких способностей у тебя не было… Бог ведает, почему и отчего ты росла большой и сильной, как простая девка, а вот теперь…
Жиревичова говорила еще долго и все в том же духе, продолжая ходить по комнате, размахивая руками, раскрасневшаяся, с горящим взглядом. Бригида молчала, она была как в воду опущенная; на лбу у нее образовалась глубокая морщина, а черные глаза, устремленные вниз, выражали глубокую боль.
Наконец, Жиревичова выбилась из сил и остановилась.
— Ну, — сказала она повелительным тоном, — садись за работу, успокойся сама и дай мне тоже отдохнуть. А глупости эти выкинь из головы раз и навсегда…
Бригида подняла голову.
— Нет, мама, — ответила она, — я не сяду, не примусь за работу и не выкину из головы эти глупости… я пойду сейчас к нему и скажу, чтобы он заказал оглашение. Я уже совершеннолетняя… Ксендз выдаст мне метрику… Через две недели мы поженимся.
