— Да-да, больше ничего не заказывайте. Я слышал, что вы много пьете … — И он снова улыбнулся мне вполне дружелюбно.
— А теперь будьте добры сказать, чем я могу быть полезен. Просто не представляю себе. — Я провел рукой по лбу — лоб оказался взмокшим.
Черт подери! Наверно, я в самом деле жалкая и беспомощная личность, если даже этот парень так… Отец Маарьи — вот он умел производить впечатление! Когда сразу после войны я пришел к нему в первый раз как-никак победителем, освободителем и, к тому же, ставшим на фронте довольно известным молодым поэтом, он после приветствий и первых расспросов растроганно смахнул с глаз слезы и тут же его красный карандаш проворно забегал по принесенным мною стихам. Моя фронтовая гордость мигом испарилась, я спрятал ноги в сапогах под стол и опять превратился в школьника. А этот по крайней мере вдвое моложе меня, но, едва успев познакомиться, уже советует пить поменьше!
— Чем вы можете быть полезны? — прервал парень нить моих мыслей. Многим. Я изучил все опубликованные вами стихи, и у меня возникли вопросы в связи с вашей цветовой гаммой.
— Значит, вы литературовед? Критик?
— До некоторой степени — да. Правда, не в обычном смысле: статей я не пишу.
В поисках спасения я посмотрел на печь, на добротно патриархальную простую печь, ободряюще земную.
— Во втором сборнике вы связываете печаль и резиньяцию с серым цветом. Кстати, печальных стихов у вас не так много, но они-то меня и интересуют, как самые сильные. Вот. Потом печаль становится черной, чернильно-черной, а в последней книге уже появляются грязные тона. Знаете, вот эти стихи «Больное утро» — так в них обои картофельного цвета приобретают характер чуть ли не лейтмотива. Не правда ли?
Мне никак не удавалось зажечь сигарету.
— Возможно… Но я никогда не выбираю эти краски сознательно.
— Естественно. Сознательно и нельзя, — наставительно сказал он. — Во всяком случае, в хороших стихах, а у вас попадаются и очень хорошие, цвет и смысл нерасторжимы. Если изменить цвет, сразу станет искусственно. Абсолютно в этом уверен.
— Грязные тона… Это плохо?
— На такой вопрос невозможно ответить, — сказал парень и принялся завязывать нелепо длинный шнурок на своей бахиле. Потом он снова вылез из-под скатерти с покрасневшим от напряжения лицом и спросил: — Я вам не надоел?
— Нет.
— Когда надоем, скажите.
— Скажу.
— Простите, но я ужасно хочу узнать, по-прежнему ли ваша резиньяция картофельного цвета.
— Резиньяция? Пожалуй… я не знаю… — Мне захотелось ущипнуть себя за нос. — Вы только и говорите о какой-то там резиньяции. Думаю, не так уж много у меня этой резиньяции. И еще одно. Не вульгаризаторство ли это — так… так оперировать цветами? Ну, что вы из них можете вывести?
