— Простите, вы, должно быть, Руубен Иллиме?
Я кивнул. Вот же невезение! Если этот юнец начнет вдруг читать стихи, небось, жевать будет неприлично. И селянка остынет. Глупая история. Но, очевидно, есть все-таки никак нельзя. Эти сопляки вычитали из учебника:
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил…
Воображаю, как задрожит его голос, если под его сонет, воспевающий лунное сияние, я стану прихлебывать суп.
Появилась селянка.
Малый заметил мою нерешительность и ухмыльнулся. С какой-то неожиданной самоуверенностью, будто я, а не он, был начинающим поэтом.
— Ешьте-ешьте! Мне это не помешает. Ешьте смело!
Я, колеблясь, взял ложку и вдруг разозлился. Хорош, всех переобижал — и Рауля, и старика с капустой, а тут позволяю какому-то молокососу заявлять: «Ешьте смело… Мне это не помешает!» Я прямо-таки ожесточенно накинулся на селянку. Даже и не собираюсь его слушать!
— Видно, очень вкусная селянка, — уважительно заметил юнец. У него был своеобразный певучий бас. И этот голос, и размеренный, как бы самоупоенный ритм речи забавно и в своем роде обаятельно контрастировали с его детским обликом. Я следил за ним уголком глаза и никак не мог понять, что же, в конце концов, он собой представляет. Его воротничок не отличался особой чистотой, на ногах у него были огромные неуклюжие бахилы — при всей своей небрежности я не рискнул бы явиться в таких в ресторан. Как его только пустили? Взгляд же у парня был одновременно и озорной и серьезный, — словом, безусловно смышленый.
— Вы пишете стихи?
— Нет.
— Значит, прозу?
— Честно говоря, иногда пишу.
«Кто же вы по существу такой и чего, черт подери, вам от меня надо?» — чуть было не спросил я, но, взглянув мельком на его светлые вихры, неожиданно для самого себя сказал:
— О чем же написана ваша последняя вещь?
— Вам в самом деле интересно?
— Я же спрашиваю.
— Ах, речь идет об эстете и дизентерии.
— Странный комплот.
Парню принесли его кофе и минеральную воду. Принесли почти сразу — вот что интересно. Он дружелюбно кивнул официанту и нагнулся, чтобы разглядеть этикетку на бутылке.
— Но это же боржом! А я просил нарзан, — сказал он все так же дружелюбно и попросил обменять бутылку.
В его возрасте, да что я говорю, и в своем гоже, у меня не хватило бы на такое духу. Официант тупо посмотрел на парня и увидел… Сам не знаю, что он там увидел, но тут же извинился и принес другую бутылку. На этот раз — уже нарзана.
— Вы, кажется, сказали «странный комплот». Не совсем верное слово. Комплот — ведь это что-то вроде заговора, — невозмутимо продолжал он.
