— Почему бы нам не любить его, он ведь принял вместо нас казнь. Мы обязаны ему искуплением грехов.
— Христос интересует меня как принцип. Ведь тех, кто был распят за людей, сожжен или просто поставлен к стенке, было очень много. Но большинству из них далеко до его популярности. Что вы об этом скажете?
— Другие были людьми. Людям и положено любить людей, но ведь он-то был Сыном Божьим.
— Ну, так что ж, тем легче ему было принести себя в жертву. Что ему было терять? Он мог твердо надеяться, что вознесется на небеса и займет место одесную от Отца. И кроме того, он, видимо, верил, что именно благодаря ему будут отпущены грехи всему человечеству.
Старик закашлялся. Эхо прокатилось по сумрачному собору, ушло под своды и угасло. Я продолжал:
— Иногда люди шли на смерть и не по таким крупным поводам, а только ради того, чтобы спасти лишь двух-трех друзей. Это куда труднее.
— Христос был Сыном Божьим и все-таки любил людей, — упрямо повторил старик.
— А вы уверены, что люди этого стоят? Уверены, что любовь к людям так уж красит бога? С тем же успехом это можно счесть и божественной слабостью.
— Ах, оставьте!.. Так нельзя рассуждать. Разум тут бесплоден. Это как с музыкой: если она ничего у нас не вызывает, значит, это в вас чего-то недостает, а не в музыке. Да, разум тут бесплоден… Мне уже пора… И двери надо закрыть.
Он повернулся. Я снова увидел большой зеленый кочан и бутылку молока в потертой хозяйственной сумке.
— Минуточку! Хочу вас еще о чем-то спросить. Он остановился. Ресницы у него были белесые.
Одно веко нервически подергивалось.
— А если бы опять представилась возможность воскресить этого вашего Христа, но при условии, что распнут вашу жену?..
— У меня нет жены, — прервал он меня.
— Ну, тогда мать. Ваша мать жива?
Старик кивнул, задумался на миг, потом сделал шаг ко мне и сказал совсем тихо:
— Зачем вы меня искушаете? Таких вопросов задавать нельзя.
— Все-таки ответьте.
— Я … я не знаю …
— Ах, не знаете! Значит, вы почти готовы… Меня вдруг охватила непонятная непреодолимая злость. Этот кочан в его сумке — по-своему даже трогательный и вызывающий жалость — показался мне внезапно омерзительным. Седовласый пожиратель капусты! Заучивает хоралы, чтобы греться в лучах Великого Света, чтобы обрести Мир. Но что это за мир, если ради него почти готовы убить родную мать? Какие же все мы, люди, жалкие тупые козявки! Нас терзали, нет, мы сами себя терзали тысячелетиями, а в наших черепах все еще никак не умещается та простая мысль, что нет на свете такой вещи, такой идеи, ради которой… Ах!.. Я сплюнул. Сплюнул на пол храма, сам от этого смутился и кинулся к двери чуть не бегом. Стыд и тоска.
