Мэин быстро вскрыла конверт и прочла. Потом она прочла письмо еще раз, потом еще. И с каждым разом ее охватывало все большее и большее волнение.
Стоявшая возле нее Шекуфэ с удивлением думала: «Что же такое может быть написано в этом письме, что ханум перечитывает его столько раз от слова до слова». Но Шекуфэ относилась к Мэин с таким уважением, что ей в голову не пришло сунуться с каким-нибудь неуместным вопросом, который мог бы не понравиться ханум.
И снова Мэин прочла письмо. И тихо сказала про себя: «С таким отцом и с такой матерью так и надо поступать».
Больше она ничего не сказала. Она впала в такую задумчивость, что Шекуфэ по лицу ее поняла, что ей не надо мешать. И, ни о чем не спрашивая, она тихонько вышла из комнаты.
Как помешанная. Мэин ходила из угла в угол. Раз, два, бесконечно... Прометавшись так несколько минут, она открыла дверь, позвала Шекуфэ и сказала:
— Когда увидишь Фероха, скажи ему, что то, чего он хочет, будет исполнено.
Глава шестнадцатая
ВЕСТНИК ПЕЧАЛЬНОЙ РАДОСТИ
Часы пробили десять.
У ворот красивого белого дома современной постройки на Хиабане Аббаси остановился наемный экипаж № 189. Из экипажа вышел молодой человек в чесучовом пиджаке с черным галстуком и, подойдя к стоявшему у ворот худощавому слуге, спросил:
— Скажите, это дом господина Р... эд-довлэ?
Слегка поклонившись, слуга ответил:
— Да, ага, этот самый.
Тогда молодой человек сказал:
— В таком случае, если господин Р... эд-довлэ дома, передайте ему, пожалуйста, эту карточку и доложите, что я прошу принять меня по делу на несколько минут.
Слуга ушел и через минуту вернулся с ответом:
— Ага, вас ожидают.
И он повел молодого человека в дом через небольшой дворик, окруженный низким забором. Поднявшись по лестнице, они прошли две комнаты, имевшие вид приемных, и очутились в довольно просторной комнате, обставленной по-европейски.
Обстановка ее, впрочем, была не только европейская, но очень красивая и со вкусом подобранная. Стулья и кресла — по последней тегеранской моде — были прямоугольные, обитые ковриками, на стенах висели ценные ковры, а посреди комнаты на высокой подставке с фарфоровой доской, в красивом зеленом фарфоровом кашпо стояли два японских лимонных деревца.
В комнате, в переднем углу, молодой человек увидел сидевшего в кресле старика, который, как ему показалось, не обратил на его приход никакого внимания, сделав навстречу ему только какое-то чуть заметное движение.
Молодой человек хотел уже было обидеться за такой странный прием и уже спрашивал себя: «На каком основании старик не считает нужным подняться и встретить его, как полагается по персидскому обычаю», но, по счастью, скоро сообразил, что старик и в мыслях не имел его обидеть, а просто не мог двинуться, так как был разбит подагрой.
