В удивлении я спросила у старушки:
— Матушка, где я нахожусь? Почему я здесь очутилась? Куда ушел мой муж? Где слуга и горничные?
Она засмеялась.
— Доченька, — говорит, — какие здесь мужья, слуги да горничные! Вот, даст бог, найдется для тебя муж, тогда будут и слуги и горничные.
Потом она перестала смеяться и говорит:
— Видишь ли, доченька, неделю тому назад зашел ко мне какой-то молодой человек и сказал: «Ты, ведь, — бедная, хочешь разбогатеть? Я привезу к тебе одну больную женщину, ты ее у себя подержи...» — И сунул мне в руку десять туманов. А я только и просила бога, чтобы послал мне что-нибудь подобное. И говорю ему: «Скорее ее везите». А он опять говорит: «Ладно. Если она через семь-восемь дней не поправится, опять тебе денег перепадет». Я впопыхах и адреса его не спросила. А теперь вот уж девять дней прошло, а его нет. Да! Он еще какое-то письмо оставил, чтобы я вам передала, когда вы поправитесь.
— Где письмо? Дай его скорей!
Старушка поднялась, нагнулась к полу и вытащила из-под хасира маленький пакет.
Я не могла его прочесть и не знала, что мне делать. Тогда она подошла к дверям и крикнула:
— Гасан-Али! Гасан-Али!
Подошел мальчик лет десяти-двенадцати. Старушка сказала ему:
— На вот тебе гранат, скушай. А за это прочти нам письмо.
Откуда-то из-за постели достала гранат и дала ему, а в то же время держит перед его глазами письмо, которое я распечатала.
Гасан-Али учился у муллы и кроме молитвенного письма другого не умел разбирать. Но, пробившись над письмом довольно долго, он все-таки кое-что понял. И вот что это было.
«Уважаемая ханум! Видеться с вами впредь я считаю невозможным. Не вздумайте прийти ко мне домой — это будет напрасно: вас не примут. А если поедете в Тегеран, не являйтесь в дом вашего отца и матери: они тоже не намерены вас принимать и отреклись от вас, как от беспутной дочери. Они написали мне об этом в ответ на мое письмо, в котором я уведомлял их о вашем исчезновении и о том, что, насколько мне известно, вы ушли в один из публичных домов».
Глава одиннадцатая
ПУТЬ ГОРЯ И СКОРБИ
После этого письма я снова впала в беспамятство и провела еще шесть дней в бреду и лихорадке.
В Исфагане я ни с кем не была знакома и не знала, что мне делать, куда идти, с кем поделиться своим горем.
А горе совсем задавило меня. Ни на минуту не могла я успокоиться и прогнать мысль о том, что этот человек, заставлявший меня так поступать, сам же объявил меня перед всем миром и перед отцом с матерью беспутной, потерянной, развратной женщиной.
