И еще говорил Белый старец:
«...Может, потому, что мы дети гор, мы так стремимся к равенству? Может, потому в этой крошечной стране под самым поднебесьем, которая исстари зовется Вольной Сванэти, никогда не было ни господ, ни рабов? Здесь, над вершинами, такое чистое, свободное от земного зла и грязи небо, и так ярко золотоокое солнце...»
— Может быть, мною движет какая-то корысть? — продолжал Бесарион.— Забота о самом себе и своем спокойствии? Черт знает что со мной происходит... Наверное, я просто слабый человек, вот и все...— Он в отчаянии махнул рукой, словно разгоняя клуб очажного дыма.
***
...Ущелье Адил-Су чем-то напоминало Михаилу родной край. А альпинистский лагерь «Металлург» стал ему вторым домом. Начальник лагеря и старший тренер относились к нему с трогательной заботой. Они сделали все, чтобы Михаил овладел альпинистской «наукой». А ведь сколько требовалось внимания, понимания, такта, чтобы Михаил привык к тамошнему, непривычному для него режиму, вошел бы в спортивную форму и выработал характер и повадки альпиниста.
«В один прекрасный день, не спросясь и не сказав никому, я отправился на незнакомую вершину Виа-Тау, как некогда на Дала-Кора. Не знаю, какая сила гнала меня, какая страсть овладела мной в тот день, но я одним духом проделал весь путь и проложил свою тропинку. Суровые склоны Виа-Тау, вероятно, впервые потревожила нога такого желторотого птенца, каким был тогда я. Может, кому-нибудь покажется неправдоподобным, но я по крайней мере трижды чудом спасся от смерти, да что там говорить,— порой мне и самому кажется, что все пережитое тогда было лишь сном, видением или же произошло не со мной, а с кем-то другим. Помню, как я повис на выступе скалы и обеими ногами болтал в воздухе в поисках опоры. Я извивался всем телом, вися над пропастью, а с края ледяного выступа, в который я вцепился пальцами, постепенно отслаивался лед, отслаивался и оттаивал. Если бы я не подтянул вовремя тело, если бы не ухитрился каким-то чудом оказаться наверху, под руками моими растаяла бы последняя опора и я полетел бы вниз с головокружительной высоты. Но, вероятно, в тот день судьба хранила меня — лед выдержал, а руки взметнули мое тело, точно вымокшую под дождем копну сена, и я очутился на предвершинном гребне. Не колеблясь, я продолжал идти вверх. Порой я с неимоверным трудом продвигался вперед: путь преграждал то спустившийся вниз язык ледника, то еще что-то, но мысль о возвращении ни разу не возникала в моем сознании.
