И тут взгляд мой упал на стопку листов с машинной распечаткой расшифрованных текстов. Я не думал тогда, что все это серьезно, что все это может сработать. Я не понимал, что совершаю что-то непоправимое. Наверное, я просто бессознательно ощущал необходимость хотя бы в символическом отмщении, чтобы как-то успокоиться и прийти в себя. Поэтому я быстро просмотрел текст, нашел нужный лист и внимательно прочитал его. Все было вполне доступно - и воск, где-то хранились у меня две свечки из настоящего пчелиного воска, и черная тушь, и даже гусиное перо, которым следовало написать имя обидчика, используя специальный алфавит, и прочая мелочь, присутствие которой казалось тогда несущественным. Разумом понимая, что все мои действия в лучшем случае можно было бы характеризовать как нелепое чудачество, я возможно более точно исполнил все наставления Аггронуса, ни на йоту не отступая от ритуала, всеми силами стараясь поверить, что действительно совершаю акт возмездия.
Но, пронзая раскаленной иглой фигурку ректора, неумело вылепленную мною из разогретого воска, я вдруг почувствовал, что совершаю преступление.
Будто пелена упала с моих глаз, вся ярость куда-то улетучилась, и в душе появилось ощущение пустоты и безысходности, которое есть признак совершения чего-то непоправимого. Холодный пот выступил у меня на лбу, и я вдруг заметил, что рука моя, все еще сжимающая иглу - роковое орудие смерти - дрожит.
Но дело было сделано, слова заклятия были произнесены, возврата назад уже не было. По крайней мере, одного я добился - ярость моя улетучилась, и, хотя ее и сменила какая-то пугающая пустота в душе, я сумел-таки убедить себя в том, что ничего страшного не случилось, принял снотворное и лег спать.
Утром я встал совершенно разбитый и какое-то время даже не вспоминал о происшедшем накануне. Совершенно автоматически поел, оделся, запер квартиру и поехал в университет.
И лишь узнав, что накануне вечером ректор погиб в автомобильной катастрофе, я почувствовал страх.
Я, конечно, не был уверен в том, что именно совершенное мною действо повлекло столь страшные последствия. Все мое воспитание, образование, жизненный опыт протестовали против такого объяснения. Но точное совпадение по времени момента гибели с моментом, когда я пронзал иглой его стилизованное восковое изображение - точное, естественно, в тех пределах, в которых я сумел это установить - опровергало все возражение против моей причастности к его гибели, все доводы рассудка, которые я пытался противопоставить ощущениям собственной души. В конце концов я, сам того не ожидая, дошел до полного признания своей виновности в гибели ректора, и какое-то время даже всерьез подумывал о явке с повинной, потому что, да не покажется вам это странным, меня мучило раскаяние. И только мысль о невозможности убедить кого-либо из здравомыслящих людей в моей виновности удержала меня от этого шага. В самом деле, не демонстрировать же снова чудодейственную, а вернее - убийственную силу способа мести, описанного Аггронусом, лишь для того, чтобы доказать свою вину.
