Она вспомнила, с какой ненавистью смотрел на нее на последнем допросе гауптман, насмешливую, пренебрежительную ухмылку Томаса Краммлиха… Она представила, как они встречаются вечером в клубе, возле бара, за рюмкой коньяку. «Что, Томас, мадам-то наша оплошала? Вон как деру дала со страху!.. А я вам что предсказывал?» — «Шеф, я всегда говорил, что вы гений психологии». — «С этих славян, Томас, какой спрос? Низшая раса…» — «Вы правы, Эрни. Все они дерьмо. Даже если их упакуют в целлофан». — «Как? Ха-ха! Ну и остряк же вы, Томас! Выпьем, старина…» И больше никогда не вспомнят о ней — о муравье, который успел удрать из-под сапога.
Но нет, самолюбие тут ни при чем. И даже не в ненависти дело. Не в личной мести. Когда она летела сюда, она готовилась к самому худшему — и она его встретила. Возможно, встретит снова. Но она должна забыть, что она женщина, что она ненавидит и боится. Сейчас она — солдат… Она уже потеряла пять дней. Если добираться к своим, на это уйдет по меньшей мере столько же. Если она вернется, никто ей не скажет ни слова… Но имеет ли она право на это?
И она решила, что выбора нет, и заставила себя больше не думать об этом.
Когда разведчица появилась в дверях ресторана (ее сопровождал метрдотель, причем, как мгновенно определил Томас Краммлих, ей не выказывалось ни доверия, ни тем более почтения, но она настойчиво твердила: «Я только гляну, есть ли в зале господин Краммлих…»), обер-лейтенант был уже изрядно навеселе. Для этого у него были веские личные причины, во всяком случае он был не прочь отвести на ком-нибудь душу. И отвел-таки! Метрдотель замер и обомлел, увидав искаженное яростью лицо эсэсовского офицера, но исправлять ошибку было поздно. Холеная тренированная рука так стянула ворот вокруг горла, что метрдотель едва не задохнулся. Он бурел, пыжился, но не смел сопротивляться, выслушивая вполне реальные посулы: «Собака! В подвале сгною! Здесь на люстре повешу…»
Это было произнесено тихо, на ухо, но тем больше веры придавал каждому слову метрдотель. Ведь он не знал, что имеет дело с душой тонкой и мечтательной, а Томас Краммлих разбирался в человеческой психологии неплохо.
— Оставьте беднягу в покое, Томас, — по-французски попросила разведчица, которая уже сидела за его столиком. — Вы явно переигрываете, а ведь он ни в чем не провинился: он выполнял свои обязанности.
— Все это так, но ведь я сам слышал, как вы говорили, что вас ждет немецкий офицер!
