Максимов опять снял свой синий картуз и стер со лба чайную испарину. Он хотел сходить к будкам, чтобы оттуда еще раз взглянуть на поле, но передумал. После того, что он увидел час назад, отраднее картина стать никак не могла. Разве что уже порядком стемнело, и вместо голов в картузах, плотно замостивших необъятное поле перед буфетами, он увидел бы лишь темные, сосредоточенные лица ближайших гостей, подступивших к буфетам на расстояние в сорок-пятьдесят шагов, и смиренно сложивших спереди руки с узелками. Из-за этих узелков казалось, что люди специально принесли их с собой, чтобы иметь возможность держать руки не по швам, или в карманах, или как-то иначе, но именно так, как они их держали: слегка согнутыми, с локтями, расставленными на ширину тела, - не больше, но и не меньше: помни, сосед, свое место, и на мое не зарься. Никто из стоявших лицом к буфетам не мог видеть, что такую позу приняли все без исключения, и каждый считал, что только он нашел такой способ оградить занятое им пространство. Но так вели себя все. Каждый будто опять стал младенцем, которого свивали до двух лет, пока ему срок не наступил гусей пасти.
Максимов все же бросил взгляд на проход между буфетами: как стояли, так и стоят. На мгновение ему стало жаль этих дураков: ведь со всей России в Москву съехались в надежде на удачу и счастье. Не потому ли и приехали, что тайком каждый верил в чудеса, которыми так богаты бабушкины сказки? И то сказать: бабушка и от пьяного отца спрячет, и от вечно брюхатой, злой матери защитит, и сахара кусок внучку припасет... Кому ж еще верить? И чего только они не рассказывали друг другу о подарках, которыми собрался одарить их царь-батюшка! (Видел его Максимов в коронацию четыре дня назад: плюгавец, прости, Господи, на белом коне, - а рядом кавалергарды верхом, богатыри, как на подбор). День и ночь за просто так простоять готовы, вместо того, чтобы, скажем, за то же время полтину, а то и рубль заработать, либо ремеслу поучиться, или грамоте. Тесно? Так это их опять в свивальники замотали. На то царь с царицей им и батюшка с матушкой.
Предчувствие никогда не обманывало Максимова, еще ни разу в жизни не обмануло. И сейчас оно говорило ему: быть беде. От черта крестом, от медведя пестом, а от дурака ничем не оборониться. И там, где дураков собралась такая прорва, дурь их сама по себе не уйдет. Видал Максимов, и не раз, задавленных - да хоть в любой почти крестный ход, али на встрече чудотворной, где сами же калеки, сирые и убогие давят друг дружку, потому что боли уже не чувствуют, - так их жизнь отделала!
