- Сколько? - изумился Бер.
- Одна тысяча восемьсот человек, господин генерал! Да хоть бы и один...
Бер грустно покачал круглой головой.
- Да-да, конечно. К счастью... Нет, это слово не годится. Я хочу сказать: всё это в театрах. Но тут ведь поле будет - с середины краев не увидать. И потом: одно дело представление в театре, а другое - явление народу монарха.
- Пожалуйста, Париж, восемьсот десятый год, женитьба Бонапарта на эрцгерцогине Марии-Луизе - продолжал д'Альгейм. - Толпа на улицах, задавленный народ. Берлин, восемьсот двадцать третий - король Фридрих Вильгельм въезжает в столицу - толпа, давка, погибшие. Там же, в семьдесят втором - заря с церемонией по случаю встречи двух императоров - задавлено тридцать человек. Это я только век нынешний поминаю. А вспомним дофина Людовика и Марию-Антуанетту... Сколько народу у них на свадьбе задавили? Толпа, фейерверк, ракеты случайно летят в толпу - и тут же ливень! Парижане разбегаются и давят друг друга... Дофин, как мы помним, впоследствии стал Людовиком XVI и был казнен.
Бер встал, вышел из-за стола и принялся нервно ходить по кабинету.
- На последней коронации были и толпы, и празднества, а никаких задавленных не случилось - сказал он вдруг, нарушив затянувшееся молчание.
- И слава Богу! - вздохнул д'Альгейм. - Простите великодушно... Слов нет, коронация подготовлена изумительно, а денег-то одних сколько потрачено... И все-таки... Я должен писать то, на что будет спрос. Другие материалы, увы, мою редакцию не интересуют. - Д'Альгейм развел руками и хлопнул по колену шляпой. - Н-да-с... Так вот, сегодня утром я приезжаю на вокзал и вижу поезд, прибывший из Ярославля. Вы, простите, когда-нибудь четвертым классом ездили?
- Четвертым? - возмутился Бер.
- Ну да. В телячьем вагоне.
- Вот не знал, что это называется "четвертый класс" - пробормотал Бер.
- С виду вагон как вагон - сказал д'Альгейм. - Но когда оттуда люди выходить начинают, перестаешь понимать, как они туда смогли влезть. В таком количестве, я хочу сказать. Это ж настоящее половодье людское. Когда я на Каланчёвскую площадь вышел, по ней уже пройти было невозможно - столько ее народа заполонило. А когда туда ехал, на ней всего-то народа и было, что один городовой.
- И что же? - поднял брови Бер.
- Целыми семьями в Москву едут - сказал д'Альгейм. - Поля бросают, избы бросают и едут. С женами, с детьми, стариками, с запасом хлеба.
Д'Альгейм тоже встал и тоже подошел к окну, возле которого остановился Бер.
