— Здравия желаем вашему благородию?
А он в ответ, точно конфузясь, что все его так любовно встречают, отвечал на приветствия, снимая фуражку.
— Сегодня Жмурка что-то, ваше благородие, весел… Верно, шельма, чует доброе!.. — заметил кто-то.
Венецкий потрепал старого Жмурку, лизнувшего за это горячим языком его руку, и спросил:
— Ели, ребята?
— Ели, ваше благородие!
Все на него глядели ласково, и эти ласковые взгляды были удивительно приятны Алексею Алексеевичу.
Его любили на батарее, и солдаты прозвали его душевным человеком. Он это знал и еще более конфузился.
Он поднялся на батарею. Все офицеры стояли в группе около батарейного командира, полного, невысокого полковника, с большой бородой, который отдавал офицерам приказания.
Солдаты стояли у орудий, вполголоса разговаривая между собой.
— Алексей Алексеевич, здравствуйте! — проговорил полковник, протягивая руку, когда Венецкий подошел к офицерам. — Хорошие сны снились?
Все радушно встретили Венецкого. Видно было, что он пользуется особенным уважением среди товарищей.
— Пожалуй, опять отвечать не будет? — заметил полковник, махнув рукою по направлению к сереющей вдали возвышенности. — Вы как думаете, Алексей Алексеевич?..
— Думаю, что не будет!
— Он славно держится! — заметил кто-то.
— Что-то сегодняшний день скажет!.. — тихо заметил полковник. — Штурм начнется в два часа, а до тех пор наше дело… Хочется думать, что сегодня мы будем счастливее!
На всех лицах выражалось сомнение. Однако никто ни слова не сказал. Все молча разбрелись по своим местам.
Впереди, на возвышенности, яснее вырисовывались неправильные контуры турецких батарей.
Дождь не переставал, и солдаты то и дело отряхивали свои шинели.
Венецкий подошел к своим орудиям, поздоровался с солдатами, поверял правильность прицелов, присел на бруствере и стал глядеть в бинокль.
Сквозь сероватую мглу ясно виднелись высоты и линии турецких батарей. Ни души не было видно за брустверами. Там все будто вымерло. И кругом стояла какая-то тишина, точно все оцепенело вокруг… Сбоку белели палатки наших войск, но никакого движения там не было заметно. Только вдалеке, едва заметной лентой, тянулись наши войска, спеша на позицию.
Венецкий уныло глядел вокруг… Он уже достаточно насмотрелся на ужасы человеческой бойни и с каким-то тоскливым чувством внимал пушечным выстрелам. Его мягкой натуре противна была война, и нервы его за последнее время напряжены были до последней степени. Он видел, как на руках солдаты вывозили орудия из бессарабской грязи; он видел, как терпеливо выносили они лишения, как, раненные, они безропотно дожидались по целым дням перевязки. Он был в знаменитом первом плевненском бою. Он видел массу жертв, видел панику, это стадо людей, бегущих с каким-то тупым отчаянием… Видел раненых, протягивающих руку за куском хлеба; видел умоляющих поскорее покончить с их страданиями, и вид этих страданий возбуждал в нем чувство невообразимого отвращения…
