- Она должна постепенно нарастать.
- Но ведь этого же нет. Ты же помнишь - в последние две недели она снова упала. Как ты это объясняешь?
- Не знаю... Может, какой-то побочный эффект? Если оставаться в рамках теории, интенсивность не должна падать...
- Вот именно, - оживился профессор. - Интенсивность падать не должна - а она падает. Может, мы просто не учитываем какой-то существенный момент, и все наши страхи совершенно напрасны? Проверь-ка ты снова все свои выкладки.
- Х-хорошо... - ответил я упавшим голосом. Глупец! - тогда разоблачение и неизбежное презрение со стороны профессора казалось мне не менее страшным, чем ужасные предсказания теории о судьбе Солнца. Я и помыслить не мог тогда о том, чтобы сознаться - а ведь тогда у нас оставалось бы больше времени. А теперь - не то ли же самое совершаю я теперь, храня в тайне нашу с профессором роль в появлении звезды Ранкора?
Конечно, я забросил все текущие дела, еще совсем недавно казавшиеся столь срочными, что даже в выходные я не отрывался от работы. Проверка всех выкладок заняла у меня почти месяц, но я с самого начала был убежден, что не совершил ошибки в своих теоретических построениях. Кроме единственного места - но там была не ошибка, там был сознательный подлог. Когда я вновь дошел до того злополучного интеграла, я знал уже наверняка: если в теории, мною построенной, и есть слабое звено, то оно именно здесь. Профессор же занимался дальнейшим анализом информации, пару раз слетал на Гавайи и в Симеиз, чтобы проконсультироваться с работающими там специалистами, но пока что не раскрывал никому причины своего столь пристального интереса к определенного рода солнечным данным. Конечно, оставалась еще значительная неопределенность, но в общем и целом выводы казались зловещими. А пульсации протонов в солнечном ветре снова нарастали в полном соответствии с теорией, так что теперь даже наиболее оптимистичные оценки показывали, что резкий спад в светимости Солнца должен произойти не позже, чем через пять лет.
И вот только тогда, когда отступать было уже некуда, я решился, наконец, на признание.
Я не собираюсь описывать того, как это случилось - мне тяжело даже просто вспоминать тот день. Но у меня не оставалось иного выхода. Либо признаться, признаться лично, с глазу на глаз, либо ожидать неизбежного последующего разоблачения. Потому что в тот день профессор объявил об окончательном своем решении обнародовать полученные нами результаты. Медлить, по его мнению, было уже нельзя, чем раньше люди узнают о надвигающейся беде, тем лучше смогут к ней подготовиться. Хотя, по чести говоря, трудно было придумать, как может огромное человечество, разделенное многочисленными барьерами непонимания и вражды, подготовиться и сплотиться даже перед лицом такой вот всеобщей и неотвратимой беды. Но это вопрос уже другого порядка.
