— Я должна была вспомнить о нем, — сказала Диана Нику после ужина в китайском квартале. — Он живет как раз на пустошах. Если кто-нибудь, кроме Мэнна, и знает о тайне пещеры, то это наверняка должен быть он.
— Допустим, что это и означает какую-то тайну, к которой он тоже, как и Мэнн, имеет отношение. Однако тебе не кажется, что все это чертовски отдает фрейдизмом: вся эта идея о глубине, тьме и дьяволе во тьме?
Ее мимолетная улыбка вдруг исчезла с лица:
— Я думаю, все это намного серьезней и больше, чем простой фрейдизм. Хотя, конечно, ходит предостаточно всяких историй о самой пещере.
— Пока нам все-таки ничего не известно о Мэнне, кроме того, что настоящее имя отца было Мэннпайл, и я никого не собираюсь обвинять за искажение этого факта. Боюсь, он никогда никому не расскажет всей правды о своем прошлом.
— Все-таки, скажи мне, почему у тебя тогда возникли проблемы с газетой?
— Тебе что-нибудь говорит название радио «Свобода»? Думаю, что нет, так как в твоем районе ее программы обычно заглушаются передачами евангелисткой станции. Это пиратская станция, где я обычно выходил в эфир, говоря о вещах, которые газеты никогда не разрешили бы мне опубликовать на своих страницах. Когда я вернулся из вашего города, выяснилось, что я недостаточно хорошо замаскировал свой голос, так что мой издатель догадался, кто вел передачи на той радиостанции под псевдонимом…
— О, черт!
— Он подошел к этому довольно серьезно. Могу даже сказать тебе, что мне еще очень повезло, что я до сих пор работаю в газете. А потом женщина, которая руководит станцией, сказала, что если мне так дорога правда, я должен сообщить в передаче, кто я, и работать исключительно для станции. Это стало концом в общем-то неплохих отношений и возможно шансом как-то помочь тебе. И не забывай, я обещал тебе подыскать подходящую работу.
— Я ловлю тебя на слове, да? Я должна была давно покинуть Мунвэл. Тем более, что с тех пор, как мои родители покинули этот город, они, казалось, и не стремились сюда возвращаться.
Он, казалось, был смущен ее внезапной горечью в голосе:
— Неужели все так плохо?
— Ник, когда я начала преподавать в той школе, дети сначала ужасно боялись меня, потому что они думали, что я похожа на других учителей оттуда. Это плохо?
— Ну а потом, когда они поняли, что ты не такая страшная, я представляю, как они стали отбиваться от рук.
— Конечно, тогда они поняли, что я не собираюсь бить их или отправлять к директору на «исправительную» порку розгами. В Нью-Йорке мы никогда не секли детей розгами и нам не нужно делать это здесь. Это чертовски достает меня, когда я слышу от многих родителей, что такие меры не могут принести никакого вреда ребенку. Мне кажется, многие люди забыли, каково было им после этого, когда они еще сами были детьми и учились в подобных школах. Иначе они ни за что не послали бы туда своих детей. А они до сих пор боятся прослыть смутьянами, даже сейчас, когда они давно уже выросли и сами стали родителями.
