В лесничестве Макарычу обрадовались. Послали на прежний участок. Геологи, поняв, в чем дело, принесли проводнику в подарок «тулку».
— Пусть малец привыкает. Глядишь, когда-нибудь нашим станет, — шутили, а может, и не шутили они.
На Каторжанку Макарыч с Колькой приехали в полдень. Снежное морозное утро выбелило все живое. Колька, укутанный в тулуп, сидел неподвижно, по-галочьи раскрыв удивленный рот. И вдруг он вздрогнул. Испуганно огляделся.
— Не пужайсь, — успокоил его Макарыч и показал па кургузую березу над обрывом: — То моя судьбина звенит. Слышь, воет, што пес на цепи. Лешаком в дупле согласился б прожить, только не там. А ты не пужайсь, Колюнька. Цепи на той березе есть, вот и звонят по прошлому.
Мальчишка вслушивался в звон, и ему показалось, что где-то он уже слышал такое. Да, конечно. На похоронах мамы, когда он продавал подаренный Макарычем сундучок, чтобы купить гроб.
Мальчонка едва держался на ногах.
— Пошли в избу, — прервал его воспоминания Макарыч. И, не дожидаясь, когда Колька выкарабкается из тулупа, схватил его в охапку и пошел к дому.
— Р-р-р-р, гав! — неожиданно выскочила навстречу Мэри. Но, увидев Макарыча, подпрыгнула, заскулила, извиняясь за оплошку, и принялась лизать руки хозяина, заодно обнюхивала Кольку.
— Не узнала, каналья! Шельма лупатая! Ах ты черт бесхвостый, срамница! Ты ето как жа от мужиков сбегла? Так ить и сдохнуть могла ба, стерва лысая! — радовался лесник.
Он уже знал от ребят, как Мэри, пожив у них до вечера, убежала и не вернулась.
— Поди, обидели ее? Иначе с чево ба эдак? Сгинула она, верно. Эх! Бездушные, креста на вас нету, — сетовал тогда Макарыч. Ребята сидели, опустив головы.
— Думали, по нужде выскочила. Не углядели. Она же, как сиганула за дверь, так и все, — тихо сказал кто-то. И, пытаясь утешить, добавил: — Мы тебе взамен другую принесем…
Макарыч еле открыл примерзшую дверь. И, усадив Кольку на лавку, затопил печь.
— Обживайся, привыкай.
Окончательно согревшись, оба повеселели.
Вскоре закипел самовар. Колька, увидев целый мешок сахара, опешил.
— Ого! Я никогда столько не видел.
— Ты не болтай зря. Тут все твое. Бери, сколь душа примет, садись и ешь.
Макарыч по-доброму улыбался, глядя, как топорощится сахар за щеками мальчишки. Тот торопливо пихал его в рот.
— Мы с тобой летом пчел заведем. Ты мед-то ел кады-нибудь, знаешь про ево?
— Не-е-ет, — еле выговорил Колька. И добавил: — Когда отец еще с нами жил, он увозил меня с собой. Там было много снега. Я жил с дедом. Он, как ты. Вы даже совсем похожи. У него тоже борода росла. Отец сказывал, будто дед наш шалапуга опальная, а я весь в него. Вот. JI почему шалапуга — не знаю. Дед меня любил. Потом он помер. Я только уехал, он и помер. Говорили, вроде от старости.
