«Пресеки свою двойственность и пусть „один меч“ сам стоит спокойно против неба!» (Буквально: «Отруби две головы и пусть один меч будет безучастно уставлен против неба!») — так ответил дзенский мастер. Этот абсолютный «один меч» не есть меч жизни или смерти — это меч, из которого исходит этот мир двойственности и в котором все двойственности обладают своим бытием. Это сам Вайрочана Будда. Держа его, вы узнаете, как вести себя там, где расходятся пути.
Здесь меч олицетворяет силу интуитивной или инстинктивной прямоты, которая в отличии от интеллекта не раздваивается, блокируя свой собственный отход. Шагать нужно вперед, не оглядываясь, не озираясь по сторонам. Это как секущий нож Чжуан-Цзы, который разрубает узлы так, будто они ждут, когда их разделят. Чжуан-Цзы сказал бы: «Сочленения разделяются сами собой, а нож, даже после многолетнего использования, так же остр, как и в тот день, когда вышел из рук точильщика». Единый Меч Реальности никогда не изнашивается, разрушая бесчисленные жертвы эгоизма.
Этот меч также отражается и в религии Синто. Однако в ней он не достиг столь высокого духовного смысла, как в буддизме. В синтоизме еще чувствуется его натуралистическое происхождение. Это еще не символ, а объект, наделенный чудесной силой. В феодальной Японии класс самураев лелеял подобные мысли о мече, и с той поры трудно определить, что же действительно было у них на уме. По крайней мере, к мечу питалось крайнее уважение. Когда самурай умирал, меч клался рядом с его ложем, а когда рождался младенец, меч должен был находиться в этой комнате. Наверное, при этом преследовалась идея отпугнуть злых духов, дабы они не смогли помешать приходу или отходу духа рожденного или умирающего. Это пережиток анимистического мышления. Идею священного меча можно интерпретировать и таким образом.
Достойно внимания то, что, делая меч, кузнец-оружейник взывал к помощи бога-хранителя. Чтобы призвать его к себе в мастерскую, кузнец окружал ее священными веревками, которые должны были изгнать злых духов. Сам он совершал ритуальное омовение и надевал церемониальные одежды, в которых работал. Ударяя по куску железа и погружая его то в огонь, то в воду, кузнец и его помощник пребывали в экстатическом состоянии духа. Уверенные, что им помогает Бог, они до предела напрягали все свои силы: физические, умственные, духовные. Так создавался меч — истинное произведение искусства.
Японский меч должен вызывать что-то, глубоко созвучное душе человека. И действительно, смотря на него, мы видим не только оружие, но и нечто воодушевляющее. Вот легенда об оружейнике Окадзаки Масамунэ и его мечах:
