Вылез из хаты Александров. Полдень скоро, а это опудало только глаза продрало. Дезертир, от мобилизации ушел, гонял по шляхам да устраивал полиции веселую жизнь. Там экономию подпалил, там ограбил кого–то побогаче, там – полицейского вздернул, а поймать не могут, не разглядели толком. Как можно разглядеть человека, у которого на башке – мешок? А когда немцы пришли – так совсем весело стало. Вот с тех пор у Александрова и куртка мадьярская, в трех местах штопанная, галуны ободранные. Живучий солдат попался, что и говорить. А сам виноват. Александров же в Венгрию не лез, солдата этого из хаты не выгонял, собаку его не стрелял. И вроде ж и родители приличные, телихенция, учителка с землемером, а у них выросло отакое мурло. Как жрать – как он самый первый, а как кулеш варить – «а я не умею». Только и пользы, что замки всякие открывать может.
Антонов выглядывает. Тоже полуночник. И чего это те городские, как фамилию услышали, так хохотать стали да еще какого–то волка вспоминать? Он же тоже городской, с Катеринослава. Но рукастый, не то, что некоторые. Идет по улице, башкой стриженой крутит. А раньше вставать надо! Уже все огурцы продали. Не, ему чего–то командир нужен. А я знаю? Село небольшое, он точно где–то тут. Да и зубы у тебя вроде не болят. О, помяни черта! Кого–то словили? Вел себя подозрительно? Левчук на нем сидит?
В хате наблюдался разгром, пух по всем углам, перепуганная хозяйка, и кто–то, завернутый в половик, под отожравшимся на домашних харчах Левчуком.
– Та я и кажу, скис ваш борщ. От меня на двор и потянуло. А он, – Антонов пнул половик, для наглядности, – крадется до колодца. Я за ним. И так же ж он стелется, будто курей красть идет. И оглядывается постоянно. Раз так себя ведет, значит, прячется. Раз прячется, значит, контра.
Из половика донесся сдавленный мат. Левчук поднялся, медленно и важно.
– Вылазь–вылазь! Рабочий, говоришь, с Путиловского завода? От белых прятался? А руки покажи. И пиджак сними, тепло в хате.
И человек с виду обычный, таких в любой толпе десяток, щетиной зарос да глядит злобно. И руки у него вроде мозолистые, а только слишком грязные. И пиджак вроде обычный, так засаленный, что в руки брать противно.
– Ану, товарищ рабочий, пройдись по комнате, – командир, хоть к пиджаку прикипел – и швы осмотрел, и карманы обшарил, и подкладку пощупал, а дело знает.
Заулыбался Левчук, и Шульга за ним зубы показал, в дверях стоит, рабочего на прицеле держит. А куда денешься – трое вооруженных, один в дверях стоит, двое у окна.
