Бегство к сокрытости есть отрицание призыва. Община Христа, которая желает быть скрытой, уже более не есть последовавшая Христу община. «И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» — здесь опять-таки говорится о другой возможности: по своему произволу скрыть свет, чтобы он погас под сосудом, чтобы отвернуться от призыва. Сосудом, под которым зримая община укрывает свой свет, может точно так же стать боязнь людей, понятая как осознанная мирская затея ради какой-нибудь цели,
— и они или превратятся в разновидность миссионеров, или же избегнут ложно истолкованной любви к людям! Но могла бы образоваться — и это еще опаснее — так называемая реформаторская теология, которая осмеливается называть себя theologia crucis, и признак ее в том, что она предпочитает «фарисейской» явности «смиренную» сокрытость в форме своего тотального осуществления в мирском обличии. Отличительным знаком общины становится здесь не чрезвычайная зримость, но сохранение в justitia civilis. Что свет именно не светит, есть здесь критерий христианства. Но Иисус говорит: Дайте светить вашему свету перед язычниками. Ведь это в каждом случае свет призыва Иисуса, который тут светит. Но что же это за свет, в котором должны сиять эти последовавшие за Иисусом, эти ученики, нареченные блаженными? Что за свет должен прийти из того места, на которое притязают ученики? Что общего имеет незримость и сокрытость Креста Господня, у которого стоят ученики, с тем светом, который должен сиять? Разве нельзя следовать прямо из этой сокрытости, чтобы и ученики могли остаться в сокрытости, а не на свету? Это злобное мудрствование, выводящее из Креста Господня мирское обличье для Церкви. И простодушному слушателю совершенно не ясно то, что у Креста стало зримым нечто чрезвычайное? Или это нечто вроде justitia civilis, любая затея мирского толка есть крест? И крест не есть что-то, что, к ужасу прочих, стало невероятно зримо в полной темноте? И недостаточно очевидно, что Христос оставлен всеми и должен страдать, что Он заканчивает Свою жизнь перед городскими воротами на горе позора? Это не очевидно?
В этом свете должны стать зримыми добрые дела учеников. Не вас, но ваши добрые дела должны увидеть они, говорит Иисус. Что это за добрые дела, которые станут зримы в этом свете? Не может, конечно, быть никаких других дел, кроме тех, которые Иисус Сам сотворил в них, когда призвал их, когда сделал их светом мира у Своего Креста: нищета, чужесть, кротость, миролюбие и, наконец, гонимость и отверженность, и на всем одно: нести крест Иисуса Христа. Крест есть необычайный свет, который светит так, что в нем становятся видны все добрые дела учеников. Притом речь ведь не о том, чтобы Бог стал зрим, но чтобы стали видны «добрые дела» и чтобы люди хвалили Господа за эти добрые дела. Зримым становится! Крест, и зримыми становятся дела Креста, зримыми становятся нужда и отречение тех, кто наречен блаженными. Но теперь уже не человек, а лишь Бог должен радоваться о Кресте и такой общине. Если бы добрые дела были всего лишь всевозможными людскими добродетелями, тогда о них радовался бы не Отец, а ученики. Но ученику, несущему крест, общине, воссиявшей светом и открыто расположившейся на горе, радоваться нечему — об их «добрых делах» может радоваться лишь Отец Небесный. Так они
