Один кадр — лицо девушки, снятое крупным планом, — заставил Федора придержать дыхание. Умные, со смешинкой глаза смотрели со снимка, улыбались полные губы. Своевольную прядку светлых волос ветер с маху бросил на лоб... Н-да, везет Борису! Недаром говорил, что свататься поедет только на родину...
— Ты, Боря, делаешь успехи в фотографии! — Федор ногой открыл дверь в комнату Клычкова, которая помещалась рядом с умывальной, на сегодня превращенной в фотолабораторию. На ладонях Федора провис газетный лист с прилепившимися к нему мокрыми снимками. — С твоего разрешения, один отпечаток я оставляю себе.
Лейтенант в расстегнутом кителе, читавший что-то за столом, поднялся навстречу ему.
— Ну-ка, ну-ка, показывай! Ого, сколько напек!
— Осторожней, медведь, за глянцевую сторону не берись, не просохли еще! — Федор бережно положил газету на кровать. — Ну, так можно взять кадрик? Я как раз лишний экземпляр напечатал.
— Зачем тебе чужое фото? — В голосе Бориса послышалась ревнивая нотка.
— Просто так... на память о твоих фотодостижениях... К слову сказать, никто не мешал мне оставить этот кадр и без разрешения.
— Ну и оставил бы. А если уж спрашивать, я тоже должен спросить разрешение — у Танечки. Субординации не знаешь! Где пленка?
— В ванной на веревке... Я пошутил, старина, я не коллекционирую портретов чужих невест.
Они собирались вечером в парк, но Борис не дописал очередное письмо Тане. Теперь он хотел послать и снимки, а их еще нужно сушить. Федор не стал его дожидаться.
По дороге техник-лейтенант Зайцев с горечью размышлял о неблагодарности друга. Он дал Борису на время отпуска свой «ФЭД», дал кассеты и запасные катушки пленки. Он проторчал все воскресенье в ванной комнате — и вот награда...
Привык, привык Борька, что все дается ему без труда! На лучшем счету он, к примеру, у командира части. А сколько раз Борис списывал у товарищей конспекты пропущенных им лекций по спецпредметам, ухитряясь порою получать отметки лучше, нежели сами владельцы конспектов! Правда, строевую службу он знает безукоризненно — этого у него не отнимешь. И никто не умеет так отдавать честь и так носить летную форму, как Борис Клычков.
Между деревьями парка гигантским кокошником белела дощатая эстрада для оркестра. Отрывистые, рявкающие звуки баса-геликона доносились раньше остальных труб, и казалось, бас гремит невпопад. Среди зелени мелькали светлые платья девушек.
Площадка для танцев была огорожена невысоким решетчатым заборчиком, выкрашенным синей клеевой краской, и освещена сильными лампами. Девушки шаркали ногами в такт музыке с безразлично-надменными лицами, что, очевидно, считалось высшим шиком. Коренастый матросик, состоящий, казалось, из одних плечей, лихо кружил свою высокую даму; погасшая папироска, о которой он совсем забыл, приклеилась к его нижней губе. Подружки в одинаковых костюмах — белая юбка и красная кофточка — сидели на скамейке как раз у того места, где остановился офицер.
