И тогда внутри словно лопнула какая-то сдерживающая преграда, и слезы полились не переставая.
— Плачь, плачь, дочка! — говорила мать, укладывая ее в постель. — Выплачешься — легче будет, нельзя в себе горе носить...
Но, задыхаясь от рыданий, она знала, что никогда ей не выплакать боль до конца, не привыкнуть к мысли, что ее Генки, живого, веселого, отчаянного Генки нет больше на земле...
В передней позвонили. Бросив быстрый взгляд в зеркало, она провела ладонью под глазами и пошла открыть дверь. Вернулся сосед, забывший флажки для своих дочерей.
— Вы дома? — удивился он. — Марш, марш на улицу, затворница! Скоро самолеты полетят.
Сосед был оживлен, казалось, он принес в пустую квартиру частицу праздничного веселья.
— Жена не простит мне, если я вернусь без вас, собирайтесь скорее!
— Я приду, приду... Мне еще нужно переодеться.
— Мы будем ждать вас на бульваре. Всей семьей.
Она кивнула головой, и сосед ушел. К ним-то она не пойдет, бог с ним, с чужим счастьем! А пройтись действительно нужно. Думай не думай — легче не станет... Завернув снимки и письма в мятую газету, она спрятала пакет в ящик стола.
Свежий ветерок развевал флаги на домах, гремела радиомузыка, по тротуарам шли люди с цветами и бантами в петлицах. Посредине мостовой шагали отставшие демонстранты, у одного на плече была длинная палка со свернутым плакатом. Пешеходы вытеснили в этот день с мостовой машины, и переулок казался по-домашнему уютным, каким-то обжитым.
Улица Калинина была заставлена зелеными «тридцатьчетверками» и самоходками: они выстроились здесь с ночи, готовясь к военному параду на Красной площади. Водители, используя стоянку, проверяли моторы. Чьи-то ноги в форменных брюках, заправленных в начищенные до блеска сапоги, торчали из башни.
Арбатская площадь, переполненная народом, стала похожа на огромный клубный зал в разгаре веселого карнавала. На углах торговали с автокиосков, в разных концах площади одновременно играли духовые оркестры.
Она шла, наступая на смятые бумажные стаканчики от мороженого. Везде веселились люди. Посреди круга, образованного демонстрантами, плясала тоненькая девушка в пыльнике, навстречу ей вышел, стуча сапогами, дворник в фартуке докторской белизны.
Как она любила раньше праздничные демонстрации! И Генка любил. Всей школой они ходили на Красную площадь. Как-то озорной Генка прилепил плакатик «Ударьте меня!» к хлястику пальто величавого завуча... И вот Генки нет, а все идет по-прежнему, все танцуют и поют, и никто не вспомнит о нем в этот день...
