Сейчас уже и не вспомнить, в какой связи в тот вечер она упомянула имя Николая — единственного из школьных друзей, который не забывал ее. Тревога мелькнула в черных цыганских глазах Генки. Он ничего не сказал, но остальную часть вечера был молчалив и задумчив. У самого ее дома Генка неожиданно спросил в упор: любит ли она кого-нибудь?
— Разве я обязана давать тебе отчет?
— Нет, нет. Я не имею права спрашивать об этом. Но если ты уже... любишь кого-то, я не буду надоедать тебе больше. — Это он произнес еле слышно, но твердо.
— Возможно, да... А может быть, и нет... — Она говорила просто так, чтобы подразнить его.
Генка стал вдруг прощаться. Крепче обычного сжав ее руку, он с тоской посмотрел ей в глаза.
— А почему такая мировая скорбь? — спросила она иронически.
В его взгляде сверкнуло что-то, он вскинул руку к пилотке и зашагал в темноту.
Позже ей стало жаль его, она ругала себя и все размышляла, как исправить свою ошибку. Неделя прошла в ожидании воскресенья; слава богу, они договорились о встрече еще в начале вечера, до этой дурацкой размолвки. Допоздна просидела она в воскресный день дома, поджидая Генку, но он не приехал. И в следующее воскресенье тоже не появился...
Сначала она хотела извиниться перед ним за свое поддразнивание, потом передумала. Надо его наказать за это бесконечное ожидание... А еще позже почувствовала: она больше не может ни часа, ни минуты прожить без него, она должна знать, где он, что с ним, как он к ней относится
Было начало девятого, уже смеркалось. Измучившись от ожидания, она поехала к Генке. Адреса летной школы она не знала, лишь помнила название железнодорожной станции, оброненное им в разговоре.
Первый человек, который встретился ей на безлюдной, еле освещенной дачной платформе, был Генка.
— Ты?.. Ты? — изумленно повторял он, держа ее руки в своих и, видно, отказываясь верить своим глазам.
— Я приехала только сказать тебе... хотела видеть тебя, чтобы передать... — Но заготовленные фразы вылетели из головы; она расплакалась.
Как успокаивал ее Генка, как ругал себя! В пылу самобичевания он ударил рукой по бревенчатым перилам платформы так сильно, что ссадил ладонь, и ей пришлось перевязать ему руку платком.
Вместе они прожили совсем немного: Генку призвали в армию.
— Сама виновата! — ворчала ее мать. — Кто ж выходит за парня, который даже срочную службу не отслужил?
Генка писал ей через день — о своей любви, о полетах, о том, как он тоскует без нее, о боевых стрельбах, во время которых он с «первого захода» поразил какой-то «конус»... Вот они, эти письма, столько раз перечитанные, выученные почти наизусть! Как она горевала, что ее с Генкой так быстро разлучили! «Понимаю тебя, женка, сам порою готов, кажется, о стенку головой биться, но... читай газеты, смотри, что в мире происходит!» — писал он не раз.
