Но вдруг пришло неожиданное, черным по белому: «Командировать в НИИ… для изучения возможностей улучшения пород верховых лошадей с применением научных методов».
Строгая бумага.
Жокей Толкунов погрузил Фаворита в спецфургон.
Блеснула тогда, первой искрой ужалила болезнь.
Пока ехали лугом, Леха посматривал в зеркало заднего обзора, но видел плохо. Веки тяжелели, надвигалась темень. Хоть и вдвоем распивали последнюю бутылку, Лехе опять досталось больше. Он почти спал за рулем, и глаза уже не различали дороги, улавливая лишь зеленый свет луга.
— Не гони, — дремотным, вялым голосом появлялся сбоку Грахов.
— Домой уже не хочешь?
— Хватит, Шавров, об этом.
— Мне-то что… Я о кукле твоей подумал. Гордячки пошли нынче — мансипированные. Ждать не будут долго. Ты-то хоть физиономией удался, не сразу отвернется. Грамотный, с будущим… У меня, брат, другое. Нельзя мне бабами бросаться. Я их с ходу.
— Как это? — спросил польщенный Грахов.
— Просто. Пока не очухалась. Тили-тили, трали-вали. Баюшки-баю…
— Быстрота и натиск.
— Соображаешь. Жисть коротка, как детская сорочка. Для себя некогда пожить. Вот женишься на Светке, детишки пойдут, тогда скажешь: Леха был прав. Или ты на этой, на тарабановской надумал?
— Тогда мне из института придется уйти, — доверительно сказал Грахов. — Заново все начать.
— Что она умеет-то, тарабановская?
— Чертежница, гравер. В институт готовится. В полиграфический, художником будет.
— Цветочки, значит, срисовывать станет. Ох, наплачешься…
— Давай сменим пластинку, — начиная уставать, сказал Грахов. — Лошадь бежит?
— Куда ей деваться….
Дорога, все еще ровная, беззаботно и спокойно лежала под выцветшим небом. Машина плавно катила по ней, мерно, без напряжения, гудел мотор. Сон нападал.
Сильная тряска вывела Леху из забытья. Он заметил: луг кончился, впереди серебрится молодая рожь. Выправив руль, повел машину по дороге и увидел в круглом пыльном зеркале смутные очертания бегущей лошади.
Леха знал по опыту, что даже короткий сон снял бы с него тяжесть. Было время, когда он не нуждался в отдыхе вообще. И пил, и работал. Но вот уже год, как Леха, сколько бы ни пил, внезапно просыпался среди ночи. Пошло это с того дня, когда Леха, возвращаясь из Шуваловского леса с дровами, свалился с самосвалом в овраг, перевернулся два раза. Машину отправили в капиталку, сам Леха недели две задыхался и кашлял, хотя и обошлось без переломов.
Леха еще никому не говорил, что будит его страх. Будто что-то большое, мохнатое, сидя на нем, спящем, медленно сползало с него, когда он просыпался. Билось холодным негреющим стуком сердце, и долго держался в груди остаток удушья. И то неясное, что уползало, не уходило совсем, стояло во тьме. Страх накатывал на Леху, и он, тараща глаза во мрак, слушал.
