— Сеньора? Ах да, да… сеньора Битл… А он сказал… то есть мой муж сказал, что я должна повеселиться… Только я не знала…
— А что вы знали, сеньора? Изабелла? Позвольте мне называть вас Изабеллой?
Дверь лифта открылась, и вся компания кое-как втиснулась внутрь. Лифтер, совсем еще молодой парнишка, зажал ладонью рот, едва удерживаясь от смеха.
Калифорнийская учительница стояла посреди лифта, точно тяжелая стена без фундамента, а оба ее кавалера беспомощно озирались по сторонам, не зная, обо что опереться в этой безмолвной лакированной клетке. Джек и Исабель предусмотрительно отодвинулись от них в самый угол.
— Но меня зовут Исабель, а не Изабелла. И вообще откуда вы меня знаете?
Джек сделал жест, в котором было и вдохновение, и великолепная небрежность, и даже снисходительная усталость.
— Изабелла… это звучит романтично; вы латиноамериканка. А вообще-то на «Родезии» есть список пассажиров.
— Все равно…
— Злоупотребление доверием? Отсутствие такта? Оглянитесь вокруг! Мы все безумцы.
Исабель прыснула. Дверь лифта открылась, и они попали в салон, где пассажиры, распаленные духом соперничества играли в вопросы и ответы. Распорядитель выкрикивал в микрофон вопросы, а обе команды — они заняли столиков двадцать — писали ответы. Как только у кого-нибудь из участников игры ответ был готов, он вскакивал со стула и бежал к столику жюри. Чарли и Томми, уверенно поддерживая мисс Дженкинс, прошествовали мимо моряка в широких брюках, который записывал на черной доске очки, набранные обеими командами. Исабель, прикрывая сумочкой лицо, шла позади Джека.
— Кто изобрел психоанализ? — раздался вопрос распорядителя.
— Монтгомери Клифт![56] — выпалил Чарли.
— Неправильно! Неправильно! — заверещал Томми. — Это был владелец фабрики, где изготовлялась спальная мебель. Большой ловкач!
— Что было сначала? Кровать или психоанализ? — перебил его Чарли.
Словно сговорившись, они опустили на пол свою даму, опустили так, точно это был мешок с мукой, и, взяв друг друга за талию, подпрыгнули, дрыгая ногами, и завыли:
Эдип, Эдип — он был бесстыжий тип!
И со своею мамой…
Органист тотчас заиграл мелодию из оперетты Оффенбаха, стараясь попасть в такт их песенке.
Когда Чарли и Томми, подобравшие с полу бесчувственную мисс Дженкинс, покидали ярко освещенный салон, их провожали смех и шумные аплодисменты. Войдя в бар, окутанный полумраком, они водрузили мисс Дженкинс на высокий табурет у стойки возле бармена-Ланселота, чтобы тот в случае чего не дал ей свалиться на пол. Томми сразу же завладел роялем, и клавиши зазвенели а-ля Дебюсси. А Чарли, опершись локтями о стойку, раздельно сказал:
