В начале лета Сидорович заявился к артиллеристам с ответным визитом – примчался на трофейном мотоцикле со скоростью реактивной мины, переполошив всех часовых. Он был весел и жизнерадостен, но за обедом (приготовленным, правда, не отставным шеф-поваром столичного ресторана, а хозяйкой хаты, где жил Дементьев, но не менее вкусным), немного выпив, вдруг резко погрустнел. Павел предположил, что виной тому дела амурные – бурный роман Сидоровича с медсестрой корпусного медсанбата Тамарой Василенок был у всех на слуху, – однако разговор принял иной, почти мистический, оттенок.
– Жизнь хороша и удивительна, Павел Михалыч, – грустно сказал «бабий баловень», поглядывая на облитую солнечным светом буйную зелень деревьев за окнами хаты. – И все бы хорошо, да вот только точит меня одна мысль недобрая: оборвется жизнь моя не сегодня-завтра. Я это точно знаю…
Дементьев знал о таких случаях – он сразу вспомнил лейтенанта Гордина, командира огневого взвода второй батареи. В прошлом году, после жестоких боев на Дону, лейтенант начал заговариваться – мол, скоро приму я смерть от белых носочков. А в Ясной Поляне, вскоре после возвращения из госпиталя, однажды вечером Гордин исчез. Нашли его утром, под кустом. Мертвым – уединившись, лейтенант выстрелил себе в висок из пистолета. Если разобраться, особой мистики тут не было: Гордин был контужен. Шальной снаряд попал в домик, где он находился, лейтенанта вытащили из-под бревен еле живым (он висел там вниз головой) и отправили в госпиталь. По возвращении в часть бедняга начал заговариваться и поминать «белые носочки» – вероятно, сказались последствия контузии. По уму, ему надо было бы дать как следует отдохнуть, да только в то лихое время было не до психологических сантиментов. Руки-ноги целы, голова на месте – воюй, лейтенант. Вот и довоевался…
Однако были и другие случаи. Зимой комиссар мотострелкового батальона однажды утром – ни с того ни с сего – спокойно сказал: «Завтра меня убьют», написал прощальное письмо жене, попрощался с сослуживцами, раздал им на память кое-какие свои вещи, а на следующий день его срезала пулеметная очередь. На контуженого Сидорович не походил, и Дементьев постарался отвлечь его от грустных мыслей – зачем кликать беду на свою голову? Георгий слушал его рассеянно, а потом встал и, видимо, задетый душеспасительной речью Дементьева, попрощался и уехал.
– Тебе моей судьбы не разделить со мною, – произнес он на прощание. – Это не я сказал, это Пушкин, гений русской словесности.
