Несколько минут старец продолжал лежать, в раздумье поглядывая на необычный ужин. Потом не спеша встал и, волоча за собой длинную цепь, приблизился к плетёнке.
Вид свежеиспечённого хлеба, сочных груш и объёмистой глиняной бутыли вызвал у него лёгкое головокружение. Столько лет приходилось довольствоваться жидкой тюремной похлёбкой и гнилыми плодами.
По лицу Сегарелли скользнула усмешка. Он оторвал взгляд от корзины и повернулся к двери:
— Последняя трапеза! Не забыли о христианской добродетели.
С этими словами, произнесёнными вслух, старый проповедник присел перед корзиной и принялся за еду. Он ел спокойно, как человек, которому некуда спешить. Тщательно пережёвывал каждый кусок, запивал большими глотками вина. Насытившись, узник, по привычке, бережно собрал крошки и, отправив их в рот, блаженно растянулся на каменных плитах. Сладкая истома охватила его истерзанное пытками тело, ослабила боль от ран.
Внезапно узник приподнял голову. Чуткое ухо уловило отдалённый перезвон, призывающий к вечерне. Джерардо медленно повернул лицо к узкой бойнице с решёткой. Где-то там, на воле, остались его друзья, сын. При воспоминании о них Сегарелли улыбнулся. Возможно, завтра удастся их увидеть. Братья наверняка придут, чтобы хоть издали проститься со своим старейшиной. Проповедник в волнении встал.
Следившие за ним стражники видели, как, придерживая цепь, он прошёлся несколько раз по камере и затем долго стоял у бойницы, глядя на заходящее солнце.
Было ясное июльское утро. Крестьяне в длинных, выгоревших на солнце рубахах, бедно одетые ремесленники, нищие, бритоголовые монахи в рясах, подпоясанных верёвками, купцы в ярких цветных паландрано, рыцари — все шли к главной площади Пармы.
Ещё накануне было объявлено о казни смутьяна и еретика, проклятого слуги дьявола Джерардо Сегарелли. В центре площади, у большого столба, была аккуратно уложена поленница, сухой хворост и пучки соломы. Палач и его подручные, одетые в тёмно-красные кафтаны, полосатые чулки и чёрные островерхие капюшоны с прорезями для глаз походили на хищных птиц.
Невдалеке от собора, на самом видном месте, стояло высокое резное кресло епископа пармского. Чуть в стороне помещался продолговатый стол, покрытый красным бархатом, и три стула для отцов-инквизиторов. Вся центральная часть площади от собора до здания синьории была отгорожена двойной шеренгой солдат. За ними плотной стеной стоял народ.
Купцы и цеховые старшины стояли отдельной группой. Они презрительно поглядывали на чернь, заполнявшую площадь и прилегающие улицы. На лицах простолюдинов застыло выражение страха. Многие хорошо помнили Сегарелли. Его смелые проповеди запали в душу: «Все равны перед богом и должны жить свободно. Никто не имеет права пользоваться плодами чужих рук. Земля и её богатства принадлежат всем. Недалеко то время, когда не будет ни сеньоров, ни епископов и начнётся царство любви и справедливости».
