твоего сердца. Он остается в нем и исполняет тебя миром и радованием. Ах, голубчики мои, попробуйте и вы пережить эту радость сами! Выучитесь радоваться не той мирской радостью, а этой — духовной. Когда вы этому научитесь, у вас каждый день будет Пасха.
Нет радости большей, чем та, которую испытываешь, принимая несправедливость. О, если бы все люди поступали со мной несправедливо! Говорю вам со всею искренностью: самая сладкая духовная радость была испытана мной среди несправедливости. Знаете, как я радуюсь, когда кто-нибудь называет меня прельщенным? "Слава Тебе, Боже, — говорю я, — ведь за эти слова я получу мзду. А вот если меня назовут святым, то я окажусь в должниках". Нет на свете вещи более сладкой, чем [принимаемая тобой] несправедливость!
Однажды утром кто-то постучал в железное клепальце возле калитки моей Кельи. Было еще слишком рано, чтобы принимать посетителей. Я посмотрел в окно и увидел юношу с просветленным лицом. Я понял, что, раз Благодать Божия так его "выдает", значит что он на собственном опыте пережил что-то духовное. Поэтому, хотя у меня и были неотложные дела, я оставил их, открыл ему дверь, завел в Келью, принес ему воды и, видя, что в нем скрыто что-то духовное, осторожно начал расспрашивать о его жизни. "Кем работаешь, молодец?" — спросил я его. "Какая там, отче, работа, — ответил он. — Ведь я вырос в тюрьме. Сейчас мне двадцать шесть лет, и большую часть своей жизни я провел там". — "Что же ты такое натворил, что оказался в тюрьме?" — спросил я, и он открыл мне свое сердце. "С детских лет, — начал он свой рассказ, — мне было очень больно видеть несчастных людей. Я поименно знал всех, кто страдает и испытывает нужду, — не только в нашем приходе, но и в других. Наш приходской священник и староста прихода все собирали и собирали деньги, расходуя их на строительство различных зданий, залов, на благоустройство храма и тому подобное, а бедные, нуждающиеся семьи оставались совершенно никому не нужными. Я не берусь судить, была ли действительная нужда во всех этих постройках, но просто говорю о том, что я видел множество обездоленных. Ну вот тогда я и стал тайком брать собранные на пожертвования деньги. Я брал не все, а сколько было необходимо. На ворованные деньги покупал продукты, разные [необходимые] вещи и оставлял это под дверями бедняков. Сразу после этого, не желая, чтобы по подозрению в краже схватили ни в чем не повинного человека, я приходил в полицию и говорил: "Я украл деньги из церкви и их потратил". Больше не говорил ничего. Меня били, называли "шпаной" и "вором", но я молчал. Потом сажали в тюрьму. Так продолжалось несколько лет. В нашем городе тридцать тысяч жителей, все они про меня слышали и иначе, как "шпаной" и "вором", не величали. А я молчал и испытывал радость. Как-то я просидел в тюрьме целых три года. Иногда меня сажали по одному лишь подозрению в краже — без вины с моей стороны, и когда задерживали настоящего преступника, меня отпускали. А если виновного в преступлении, которое я не совершал, не находили, я отсиживал в тюрьме весь полагавшийся этому вору срок. Поэтому, отец мой, я и сказал тебе, что большую часть своей жизни провел в тюрьмах".
