— Дочь моя, — воскликнул Каллистрат, — ты богохульствуешь. Чем виноват Бог?
— Я больше не верю в существование доброго Бога. Существует только некий злой Бог, который помогает попиранию добра и процветанию зла. Когда-то я всем сердцем верила в доброго Бога и молилась, и пела в церковном хоре. Но человеческая неправда отвратила меня и от Церкви, и от Бога. Потому сегодня я хочу призвать к ответу этого Бога правды, и совершить праведную месть, и в вашей церкви пролить нечистую кровь этого обманщика. Я хочу отомстить и за себя, горбатую Юлию, и за всех горбатых девушек, чье горе усугубляют бессовестные люди.
— Умолкни и не богохульствуй более! — воскликнул духовник. — Существует добрый Бог правды, в которого ты истинно веровала, как и твои родители, доколе не попала в сатанинские сети. Существует Бог, но существует и сатана, противник Божий. Бог дал людям свободу, что бы следовать либо за Ним, либо за Его противником. Благой, праведный Бог не виновен в том, что твои женихи впряглись в сатанинский ярем, ни в том, что ты легкомысленно водила с ними дружбу и влюблялась в них. Ты же покайся за богохульные речи, которые произносила в святой день, передо мною, старым слугой Божиим.
— Не покаюсь и не откажусь. Сегодня я хочу быть богом над жизнью этого злодея и — моей. Простите меня, отче, за беспокойство.
Она поклонилась и вышла.
Каллистрат быстро написал записку и послал молодым, что не сможет их сегодня венчать. Юлия об этом ничего не знала.
Когда клепала (доска, по которой бьют колотушкой — Прим. пер.) христианских церквей пробили вечерню (при турках нельзя было открыто звонить в колокола), а хаджи с минаретов прокричали актам (Призыв к вечерней молитве — Прим. пер.), старец Каллистрат поспешил в старую сербскую церковь. Распутный город Сараево шел тогда играть и веселиться. И так будет продолжаться для отцов до полуночи, а для сыновей — до зари.
Для отца Каллистрата все это значило не более, чем стрекотание сверчков или уханье совы в ночи, — все эти городские игры и веселье. Он не одобрял и не осуждал такой жизни. «Существует два жизненных пути, — говорил он, — один путь мирской, а другой — монашеский. Те, которые идут мирским путем, не давали обетов в том, что они пойдут этим путем до смерти, а монахи дали обет идти предписанным монашеским путем до смерти. Потому мирские люди, когда испытывают разочарования на этом скользком пути, могут покаяться и выйти на лучшую дорогу, ведущую в жизнь вечную. Монахи же не могут испытывать разочарований или менять свой путь. Они могут только падать и вставать, снова падать и опять подниматься на этом пути». Так он думал, так и говорил.
