И началось!.. То вой и рычание мотора, то тишина и тонкий свист ветра, то необъяснимая тяжесть во всём теле, то вдруг сменяющая её необыкновенная лёгкость — вся эта мешанина острых, не знакомых доселе ощущений и звуков лишила Илью самообладания.
В ужасе ухватился он руками за сиденье и закрыл глаза, чувство неотвратимости катастрофы не покидало его.
Погибать неизвестно как и во имя чего было страшно…
… Очнулся Илья, лишь когда они планировали на посадку. Каждый нерв ныл, тело стало дряблым, непослушным, небо казалось зеленовато-жёлтым, мысли работали вяло, и даже сам факт, что он остался живым и невредимым, а самолёт почему-то цел, дошёл до сознания уже после того, как они сели и порулили к стоянке.
Товарищи осторожно вытащили Илью из кабины, как порванный мешок с зерном, посадили на бугорок. Кто-то дал ему выпить холодной воды. Над ухом раздался весёлый голос Лазарева:
— Ну как полётик, любитель авиации?
— Первую половину полёта я помню, — медленно сказал Илья, вставая с бугорка. — Но, что произошло потом, я не пойму.
— Это и есть «полполёта», а то, что произошло потом, называется высшим пилотажем! — хвастливо ответил Лазарев. — Ясно?
— Это называется, по-моему, не высшим пилотажем, а… — здесь Илья весьма уместно воспользовался выразительным древним русским словом, которое мы, однако, опустим.
Сказал и ушёл, подальше от всех, чтобы наедине разобраться во всём происшедшем.
Илья без труда догадался, что Лазарев, воспользовавшись его неопытностью, намеренно пилотировал резко, на повышенных скоростях, делая фигуры неправильно; в общем, лез вон из кожи лишь бы «закрутить» свою жертву.
Честно говоря, напугать в воздухе можно почти любого, даже не из робкого десятка, особенно если он впервые садится в самолёт. Для этого не надо быть мастерским лётчиком, достаточно не уважать людей и не любить по-настоящему авиацию.
Все это Илья понимал, но думал о другом: «Если этот чёрт, Лазарев, сам не закрутился, то, значит, он — мужественный человек, а я… тряпка!»
— Да, тряпка! Трус! Девчонка!! — упрямо повторял Илья, подыскивая для себя самые обидные, уничижающие слова. Зло на лётчика уступило место возмущению самим собой, своей слабостью. Он горел желанием унизить, наказать себя, потому что только одно мужество было, есть и будет, да, да, всегда будет главной чертой мужского достоинства, а вот мужества-то у него и не оказалось…
Однако, разобравшись в своих впечатлениях, Илья поймал себя на том, что, если ему ещё раз предложат слетать в зону, он без колебания, без малейшего колебания — слышите! — залезет в кабину любого самолёта и полетит с любым лётчиком и куда угодно, хоть на луну! И будет летать до тех пор, пока не перестанет бояться.
