Ободренный их молчанием, толстый стражник поднялся со скамьи, подошел ближе к Уанаи, оперся на столешницу возле самого ее локтя:
— Много люди болтают про дальние страны. Вроде в Ксуранге и люди не как люди, и бабы не по-нашему устроены…
Женщина даже не смотрела в сторону обидчика, розовым кошачьим язычком слизывая с ложки кашу.
— В Ксуранге небось и детей клепают не по-людски. — Стражник расплылся в гнусной ухмылке. — А я б не отказался поиметь тебя по-вашему, по-чужеземному. Может, договоримся? Я заплатить могу. Интересно же!
Будь на месте Уанаи другая женщина, Дагерта осадила бы наглеца. Но белобрысая ксуури вызывала у хозяйки неприязнь. К тому же она, как и Бурьян с Горластым, считала: раз баба сунулась в мужские игры, так нечего ей пищать и прятаться за чужие спины.
Атаманша и не пыталась пищать и прятаться. Не спеша отставила миску, спокойно взглянула в наглую рожу стражника и любезно прощебетала:
— Это хорошая мысль. Нет-нет, платить не нужно: я и сама скучаю по старым добрым обычаям моей родины.
Стражник поперхнулся, но взял себя в руки и продолжил напористо:
— Так, может, на сеновале, а?
— Сеновал — место не хуже прочих, — так же ровно и вежливо прожурчала ксуури.
Вот тут бы Дагерте и вмешаться: сказать, что ее дом — не бордель, что нечего на ее сеновале собачьи свадьбы играть. Но помешало неясное ощущение: что-то здесь не так!
То же почувствовал и стражник. Он с подозрением уставился в безмятежное личико ксуури: мол, в чем подвох-то? И сказал с напускной развязностью:
— Так пошли, что ли?
— Прямо сейчас? — почтительно удивилась чужестранка. — Мой господин даже не хочет поговорить с другом или сделать какие-нибудь распоряжения?
Тревога с новой силой всколыхнулась в душе толстяка.
— Распоряжения? Какие, к Серой Старухе, распоряжения?
— Ну, как же! — потупила взор Уанаи. — Господин хотел ознакомиться с обычаями Ксуранга? А если делать все по древним традициям, мужчина, как правило, не выживает.
И вскинула глаза на стражника.
Что увидел толстяк на дне этих льдистых очей? Почему отшатнулся, побелел? Не сказав ни слова, он сел, взял ложку и начал старательно выскребать из миски остатки каши.
Всех вокруг пробрал невольный холодок. Всех — кроме бродячего певца Арби. Он, не отводивший глаз от лица Уанаи, приметил, как блеснули ее глаза, и подумал, что с чувством юмора у этих ксуури все в порядке.
Кринаш, стоявший на пороге, решил перевести разговор в другое русло:
— Так ты из Джангаша, Арби? — спросил он, входя и хозяйским глазом окидывая трапезную. — Что там нового, в столице?
