"Он заметил, что я покраснела, — подумала она, — и, может, Бог знает, как дурно объяснить себе это. Какая досада!.. Я не буду больше смотреть на него".
Савицкий шел рядом и нарочно насмешливо, словно Елена была девочкой, говорил:
— Конечно, Елена Сергеевна ходила по магазинам… Уж вы не отнекивайтесь. Знаю я, как барыни время проводят… И того накупили, и сего и всякого, а, вероятно, все ненужное.
— Да, ходила по лавкам и накупила ненужного, — улыбаясь и не понимая, отчего чувствует себя счастливой, ответила Елена. — Разве нельзя?
— Нельзя, — строго сказал он и сейчас же бросил шутливый тон.
Они шли и разговаривали о пустяках, о том о сем, о встречных, о знакомых и о последней книжке, о театре, о ее муже, и о его жене, с которой он давно уже нехорошо жил… Рассказал об этом Савицкий просто и сердечно. Дом разделили на две половины: на одной жила жена — Савицкий описал ее высокой, некрасивой, чопорной женщиной с дочерью, учившейся на курсах, а на другой — он… Дочь его не любила, кажется, презирала… Встречались они только за обедом.
— Да, это очень грустно, — сказал он со вздохом, — а я ведь женился по любви… Нет, уж лучше помолчать о том, что думаю.
Чем-то приятным повеяло на Елену от Савицкого. Трогало его доверие и было какое-то обаяние в том, что серьезный, поживший человек, которому было за сорок, много испытавший на своем веку, вдруг открыл перед ней душу.
Постепенно, переходя от одной темы к другой, перебирая знакомых, вспомнили и Любу Малиновскую. Елена рассказала о письме, которое получила от нее… Савицкий страшно обрадовался и стал говорить, но не о письме, а о том, что ему хотелось непременно сказать Елене.
— Я понимаю Любовь Андреевну, — произнес он, — ведь так приятно и страшно ходить над пропастью… — В письме ничего не говорилось о пропасти. — …Я уверен, что муж непременно застрелит Елецкого… — И об этом в письме ничего не было. — …не сегодня, так завтра, а Любовь Андреевне, может быть, это только и нужно… самый испуг… И если бы я знал, — будто неосторожно вырвалось у Савицкого, тут Елена почему-то побледнела и испугалась, — если бы я знал, что ваш муж застрелил бы меня, и знал наверное, что это мне угрожает, то стал бы энергичнее добиваться вашей любви, чем добиваюсь теперь…
Она замерла, притихла. Сердце у нее перестало биться, и было только желание поднять руку и положить ему на губы, чтобы он замолчал, не говорил больше. Она не знала, что ответить, не знала, как держаться дальше и от страдания все больше краснела и ниже опускала голову. Он же, словно ничего дерзкого не сказал ей, заговорил о другом с таким увлечением, будто ему было всего двадцать лет.
