И Лобергу не нравится его магазинчик. И все-таки лучше отправить Тельчера вместе с цирком в Америку, чем оставить его метать ножи здесь. Они прошли мимо полицейского, который, скучая, нес патрульную службу под ночным дождем, и Эш охотно заверил бы его, что как бы там ни было, но предъявлять претензии к полиции не стоит, и что она еще получит от него своего Нентвига! Эш придерживался порядка и выполнял свой долг даже в том случае, если его партнер был порядочной скотиной. "Подлая полиция", — пробормотал он. В свете желтых фонарей асфальт отсвечивал, словно черно-коричневая фотография, и Эш видел перед собой Статую Свободы, факел которой сжигал и спасал все то, что было оставлено из прошлого, предавая все сущее и все мертвое огню; если это и убийство, то не такое, о котором позволительно впредь судить полиции. Во имя спасения. Решение было принято, и когда Тельчер крикнул ему при расставании: "И не забудьте: блондинки и еще раз блондинки, вот кто там пользуется спросом", он понял, что будет искать и доставать белокурых девушек. А до того он должен еще рассчитаться по старым счетам, и затем они отправились бы со всем своим белокурым грузом. Они взирали бы с высокой верхней палубы океанского исполина на мельтешение более мелких судов.
Крикнули бы Старому Свету свое последнее "прости-прощай". Может, белокурые девушки завели бы на корабле прощальную песню, пели бы ее хором, и когда корабль, буксируемый на туго натянутом тросе, скользил бы мимо берега, то на берегу, может быть, прогуливалась бы Илона, сама блондинка, и размахивала бы руками, избавленная от всех опасностей, а водная гладь становилась бы все шире и шире.
Он, собственно, должен признать, что его возлюбленная была стоящим его партнером: переспали вместе, более об этом матушка Хентьен ничего и знать не хотела. В этом она была похожа на него, имелось множество и других мотивов, которые двигали ею в жизни, а постель была чем-то настолько тайным, что она не решалась произнести даже его название. Каждый раз она снова и снова забывала о существовании любовника, который был у нее только раз и удерживать которого подле себя она не намерена, ему нужно было во второй половине дня во время послеобеденной дремы или ночью, после того как последние посетители расходились по домам, проникать к ней, и каждый раз их сближение было для нее сковывающей ее неожиданностью, которая отступала лишь потом, когда их принимала заполненная сумерками комната и ниша: тогда все растворялось в чувстве безответного одиночества, и темная ниша, где она лежала, и потолок, в который она смотрела, куда-то возносились, скоро начинало казаться, что они уже вовсе и не часть хорошо знакомого ей дома, а свободно плывущий челнок, покачивающийся где-то во тьме и бесконечности.
