Но не успел Эш углубиться в колонки цифр, как матушка Хентьен налетела на него с возгласами, что ему вовсе ни к чему надувать щеки, что от такой бухгалтерии ее всегда воротило и что пусть лучше он займется своими театральными делами, которые куда больше нуждаются в его контроле, чем ее дела, И она выхватила у него из-под носа бухгалтерские книги.
Да, театральное дело! В постоянной неопределенности этого дела Оппенгеймер уже привык без особых эмоций воспринимать случайности, а настойчивость Эша ставила его в определенной степени в тупик, он посмеивался над тем, что каждое утро к нему на велосипеде заявляется мужчина, который мнит себя чуть ли не компаньоном; но он стал относиться к нему несколько иначе, узнав, что Эш вкладывает в эту затею с борьбой деньги, он даже терпеливо сносил все ежедневные неприятные замечания Эша, касавшиеся бардака в его агентстве. Вместе они провели переговоры с владельцем театра "Альгамбра"[5] по вопросу аренды помещения на июнь и июль, а поскольку рабочему усердию Эша необходимо было найти применение, то он получил задание заняться набором дам для борьбы, Эш, который хорошо был знаком с забегаловками, борделями и вращался в кругу дам соответствующего уровня, словно был создан для этой задачи. Он прочесал нужные заведения и нашел подходящих девочек, которые были бы не прочь дерзать на спортивном поприще, он вносил их имена и личные данные в заведенную им записную книжку, при этом в отдельную колонку с аккуратной надписью "Примечания" он не забывал записывать напротив каждой фамилии свое мнение о пригодности кандидатуры и ее квалификации. Особое предпочтение он отдавал девушкам с иностранными именами или же иностранкам по происхождению, ведь соревнования должны будут иметь статус международных, вот только венгерок он отметал напрочь. Это занятие выглядело достаточно комично, когда приходилось ощупывать девичьи мышцы, а бывало и такое, что кто-нибудь из этих крепких очаровашек соблазнял его. Тем не менее деятельность эта радости ему не доставляла, и когда он пренебрежительно рассказывал о ней матушке Хентьен, то говорил он правду; такое занятие он уже не мог считать достойным себя и предпочитал отсиживаться за голым столом у Оппенгеймера или же решать вопросы, касающиеся "Альгамбры", Там он частенько прохаживался по пустому серому залу, сопровождаемый гулким звуком собственных шагов, по неустойчивому перекрытию, которым была закрыта оркестровая яма, поднимался на сцену, серые голые огромные стены которой казались слишком уж тяжеловесными для легкого драпа кулис. Меряя сцену размашистыми шагами, он словно праздновал триумф по поводу того, что здесь уже никогда не позволено будет метание ножей, он заглядывал в канцелярию директора, взвешивая, не пришло ли время ему заняться обустройством этого кабинета. Иногда его посещали мысли и о том, что как-нибудь надо будет показать свою новую империю госпоже Хентьен. Прикосновение воздуха внутри было чужим и холодным, тогда как открытая площадка ресторанчика снаружи изнывала от яркого жгучего солнца, и эта замкнутая в себе империя покрытого пылью отчуждения была подобна уединенному острову неведомого, затерявшегося в мире известных вещей, она манила и указывала на то, что отчужденно и многообещающе лежало там, за серым морем. Иногда он заглядывал в "Альгамбру" и вечером. Тогда открытая площадка ресторанчика была ярко освещена, а посетителей развлекал довольно большой оркестр, расположившийся на деревянной сцене под деревьями, Темная и почти незаметная громада театра высилась за фонарями, погруженная до самой крыши в сумерки, никому даже в голову не приходило задуматься над тем, какой он большой и как устроен. Эш охотно приходил сюда в эти часы, приятно было осознавать, что именно ему, а не кому-то другому было доверено право снова пробудить к жизни эту темную громаду.
