Снаружи в тени стояли мастера и управляющие складами, а за приоткрытой скользящей дверью пустого товарного вагона резались в карты. Эш призадумался: "Кому бы еще следовало написать?" и попытался пересчитать женщин, с которыми был близко знаком. То, что всплыло в памяти, было похоже на испорченный список с его склада, чтобы привести все в порядок, он записал имена на бумаге, проставляя рядом месяц и год. Затем суммировал написанное и остался доволен, еще больше взбодрила Эша его статистика, когда приперся Корн и, верный своей привычке, снова сообщил, что Илона — роскошная женщина и темпераментная венгерка. Эш спрятал список в карман и дал Корну выговориться; долго говорить тот все равно был не в состоянии. Только бы закончилась эта забастовка, а тогда господину таможенному инспектору придется бежать за своей Илоной аж до Кельна, или еще дальше, на край света.
Ему стало почти жалко Корна, ибо тот не знал, что его ожидает; беззаботно хвастался Бальтазар своим завоеванием, выговорившись в достаточной степени об Илоне, он вытащил пачку карт. Они нашли третьего игрока, а затем проиграли в карты до самого вечера.
Вечером Эш отправился к Лобергу, тот восседал в своем магазинчике с зажатой в губах сигарой, углубившись в чтение одной из вегетарианских газет.
Когда Эш вошел, он отложил газету и принялся говорить о Мартине: "Мир отравлен, — лепетал он, — не только никотином, алкоголем и животной пищей, но еще более пагубным ядом, о котором нам почти ничего не известно… это подобно прорыву нарывов". Его глаза были влажными и лихорадочно блестели, он весь производил нездоровое впечатление, может, в нем и вправду начал действовать какой-то яд. Эш, жилистый и коренастый, остановился перед Лобергом, голова после длительной игры в карты была подобна пустому барабану, и он никак не мог уловить смысл идиотских речей Лоберга, до него почти не доходило, что они имели отношение к аресту Мартина; все было подернуто какой-то идиотской дымкой, единственным трезвым желанием было прояснить проблему с участием в театральном предприятии. Он не любил ходить вокруг да около: "Как вы смотрите на то, чтобы вложить деньги в театр Гернерта?" Для Лоберга это был неожиданный вопрос, и все, на что он оказался способен, это вытаращить глаза и промямлить: "Хм?" "Да, да. Я спрашиваю, не хотите ли вы вложить деньги в театральное дело?" "Но я же торговец сигарами". "Вы все время хныкали, что вам это не нравится, ну, тут я и подумал, что, может быть, занимаясь другим делом, вы будете более счастливым человеком". Лоберг покачал головой: "Пока жива моя мать, мне придется продолжать заниматься; торговлей сигарами; ведь половина в деле принадлежит ей". "Жаль, — сказал Эш, — ибо Тельчер утверждает, что прибыль от вложенного в женскую борьбу капитала должна составить сто процентов". Лоберг даже не поинтересовался, какое, собственно, отношение он имеет к борьбе, а просто пробормотал "Жаль". Эш продолжал: "Своим занятием я тоже сыт по горло Сейчас они бастуют; меня тошнит от этих тупоголовых". "A чем же вы хотите заняться? Тоже театром?" Эш задумался; театр означает торчать плечом к плечу с Гернертом и Тельчером в каком-нибудь запыленном директорском кабинетике.
