— Еще?
В роли публики выступали тетя Ляля и я. Тетя Ляля давилась от смеха, а я… я наслаждался. Честное слово, с наслаждением и совершенно всерьез слушал эти серьезные, торжественные рулады…
18.7.59.
…Вечером сидели в гамаке, читали немножко.
Убедился, что у Машки все-таки недостаточно большой запас слов. Мысль у нее обгоняет слово. Даже вопрос не всегда умеет задать. А любознательность у нее, как и полагается в этом возрасте, с каждым днем становится все более жадной. Вчера увидела на картинке бегемота:
— Папа! Папа! Расскажи! Что? Какой? Почему?
Что именно интересует ее? Да все, что можно узнать о бегемоте. И грех в подобных случаях не ответить, отмолчаться или отмахнуться. Надо помочь ей и вопрос как следует сформулировать.
. . . . .
Заметил, что Машка последнее время стала как-то отчетливее картавить. Вместо «р» произносит «л».
— Папа, дай мне люку!..
Понял, но говорю:
— Луку? Есть хочешь?
Кричит:
— Лю-ку!
— Какого? Зеленого? Или репчатого?
— Да нет! — хохочет, показывая руку. — Лю-у-ку!
19.7.59.
Вчера провела день в очень красивом живописном и даже экзотическом месте — на взморье, при впадении Гагарки в залив. Низкий, поросший ольшаником берег, широкая в этом месте река, впадающая в море, длинная песчаная коса или дамба, в отдалении — Кронштадт, а ближе — причудливо изрезанные очертания фортов. На том берегу Гагарки — бело-синий деревянный обелиск, памятник погибшим в Отечественную войну морякам.
Раскладушку поставили в лесочке, в этих маленьких насыщенных птичьим гомоном и пронизанных солнцем джунглях. Спала Машка долго, побила все рекорды: 2 часа 15 минут.
Мама и тетя Ляля купались. Наслаждался, бегал, нырял, приносил из воды палку Синдбад. А Машка ничего этого не видела и не слышала: спала как убитая…
. . . . .
Вчера вечером Машка спросила у мамы:
— У солнца мама есть?
— Есть, Машенька, да.
— А что она делает?
Машина мама растерялась:
— Я не знаю, Машенька, что она делает.
— А я знаю.
— Ну, что?
— Варенье варит.
Папе это очень понравилось: солнцева мама летним вечером варит малиновое варенье!..
. . . . .
Читали «Белочку и Тамарочку». На картинке мама этих девочек выглядывает из окна. Маша хорошо знает, чья это мама. Но говорит:
— Это моя мама.
— Как твоя? У тебя же есть мамочка.
— Нет, моя!
— А что же мы будем делать с нашей мамочкой? Белочке и Тамарочке отдадим?
— Нет!
— А как же быть?
Подумала и говорит:
— У меня три мамы.
По-видимому, хотела сказать: две.
. . . . .
А позже, обнимая маму, сказала ей на ухо:
