— Папа! Папа! Смотри! Девочка утку зарезала!
…А сегодня утром, когда папа после гимнастики растирал Машу махровым полотенцем, пришла мама, принесла злополучную уточку и стала играть с Машей.
— Открой ротик.
Маша открыла.
— Хап!
И мама сунула булочку в Машин рот. Машка автоматически сомкнула челюсти и — порядочный кусок птичьей головы остался у нее во рту. Не сразу она сообразила, что случилось. А когда увидела надкушенную утку и поняла, что жует она утиную голову, горькие слезы хлынули из ее глаз.
Мама не поняла, в чем дело. А я знал, я ждал этих слез.
Обещали вылечить уточку. Как вылечим? А уже придумали: купим такую точно, а эту — слопаем потихоньку.
. . . . .
Утром сегодня сидел за маленьким столиком, кормил Машку. Повернулся к Элико.
— Мать, — говорю, — передай нам, пожалуйста, сахар.
Машка нахмурилась, метнула на меня сердитый взгляд.
— Не мать!
— Да, да, — говорю. — Совершенно верно. Мамочка, передай нам, пожалуйста, сахар.
Минут через пять, забывшись, сказал по какому-то поводу:
— Эх, мать, мать!..
Но увидел осуждающий взгляд М. А. Пантелеевой и, поперхнувшись, быстро поправился:
— Эх, мамочка, мамочка!..
6.7.59.
Машка легла поздно — в одиннадцатом часу. Мы пили чай на веранде, а она лежала в кроватке в маминой комнатушке. Сперва лежала спокойно, что-то вполголоса бормотала, а потом стала кричать:
— Не вижу маму! Маму не вижу!
Пошел к ней, прилег на тахту, рассказывал сказки…
Не желает слушать сказки с печальным концом. Вмешивается в рассказ и на ходу перестраивает сюжет:
— Нет, Танечка в лес не пошла! Нет, медведь не пришел! Нет, мама вернулась! Нет, девочка никуда не уходила, девочка в садике сидела…
Эх, Машенька! Знаешь ли ты, что метод, на который ты толкаешь отца, давно и безоговорочно осужден. Он называется у ученых людей «теорией бесконфликтности».
. . . . .
А засыпает Машка (уже не первый раз) под такую «сказку»:
— Вот едем мы с Машей на машине. Ой, как качает! А за окошечком люди, козы, коровки, деревья бегут!.. А мы едем, едем, едем…
Она вспоминает поездку на машине, глазки ее слипаются, и очень скоро ее ручка, покоившаяся в моей руке, обмякает, кулачок разжимается, и через минуту я слышу легкое, нежное посапывание…
. . . . .
Сегодня утром говорю ей:
— Дай-ка я тебя поцелую.
— За что? — говорит.
— Ни за что. Просто я тебя люблю.
Вопрос ее меня поначалу удивил и даже огорчил. А потом я понял. Ведь ей частенько приходится слышать:
— Вот какая хорошая девочка — весь супик съела! Дай я тебя за это поцелую!..
