Именем королевы | страница 13



– Итак, – начал Айдан, потягивая пиво и стараясь не показывать, как он удивлен небольшим представлением, которое она устроила. – Мы – ирландцы, а ты даже не знаешь, какую себе выбрать фамилию. И как тебя угораздило оказаться среди бродячих артистов у собора Святого Павла?

– Ой, ну это печальная история. Мой отец был героем войны, – начала Пиппа.

– Какой войны? – уточнил Айдан.

– А вы как думаете, мой господин?

– Гражданской войны в Англии, – предположил он.

Она согласно закивала, тряхнув коротко остриженными волосами.

– Ее самой.

– И твой отец был героем, ты говоришь? – спросил он.

– Ты болен на голову, как и она, – проворчал Донал Ог, опять по-ирландски.

– Да, был, – заявила Пиппа. – Он спас целый гарнизон от гибели. – Ее отрешенный взгляд затуманился. Она смотрела в распахнутую дверь на кусок неба, видимый между остроконечными крышами Лондона. – Он любил меня больше жизни, он рыдал, когда прощался со мной. То был черный день для семьи Трюберд.

– Трюхарт, – поправил Айдан. История была столь же лжива, как клятва проститутки, но в голосе девушки слышалась неподдельная тоска.

– Трюхарт, – легко согласилась она. – Больше отца я не видела. Мать же похитили пираты, и я осталась одна-одинешенька, и некому обо мне было больше заботиться.

– Хватит, я уже вдоволь наслушался, – возмутился Донал Ог. – Нам пора идти.

Айдан не обратил на него внимания. Он наблюдал, как Пиппа пьет и пьет эль, жадно заглатывая его, словно никак не может напиться.

Что-то в ней затронуло самые сокровенные глубины его души, к которым он долгие годы и близко никого не подпускал. Там, в сокровенных тайниках, тлели угольки, которым он никогда не давал разгораться. Никому не было позволено вторгаться во внутренний мир Айдана О'Донахью. Только однажды открыл он туда двери… и после этого навсегда заморозил их, не давая себе права верить, радоваться, надеяться…. Исключил из своей жизни все, ради чего и стоило бы жить.

И вот теперь это странное существо, немытое и голодное, которому нечего было противопоставить жестокости мира, кроме кроткого взгляда больших глаз и живого воображения. Правда, она была вынослива и нахальна, как все эти шальные уличные актеры, но он почувствовал в ней что-то такое, отчего угольки, запрятанные в глубине его души, стали разгораться, как от дуновения ветра.

В девушке крылось столько нерастраченной нежности, она оказалась ранима, как брошенный ребенок, хотя это плохо сочеталось с ее дерзким языком и непробиваемым панцирем беззаботности.