Он поражал страшной худобой. Скулы на щеках были обтянуты темно-желтою нездоровою кожей, к которой черные как смоль борода и усы были словно приклеены. Невыразимое страдание было на лице его. Зрачки глаз, яркие и большие, как бы вопияли к кому-то, моля о сознании. Высокий лоб был мучительно сморщен, длинная шея вытянута, все тело застыло в неслыханном напряжении.
Он хотел и не мог что-то припомнить.
Возможно, что граф не предупредил узника, что везет во дворец для свидания с императором, или же, предупрежденный, от слишком большого волнения заключенный сейчас был разбит.
— Я думаю, что он не понимает, где находится, — сказал царь Шувалову, — предлагаю вам ему разъяснить.
Шувалов подошел близко к закованному человеку и сказал ему, как говорят глухому или иностранцу, излишне расчленяя слова:
— Государь по своему милосердию оказал вам неслыханную милость, приказав привезти вас из крепости во дворец. Шестилетнее заключение, надо надеяться, привело вас к полному раскаянию в злодейских помыслах вашей юности. Откровенно назвав всех вовлекших вас в пагубное заблуждение, вы тем самым смягчите свою участь. Вы поняли? Пред вами сам государь.
Вдруг узник выпрямился, закинул голову назад, глаза его загорелись дивным огнем…
Помню, тут Яков Степапыч показал мне на проповедующего Иоанна Крестителя на гравюре Иванова, висевшей у него на стене. Михаил вдохновенный действительно на него был похож.
Голосом хриплым, лающим, отвыкшим издавать человеческие звуки, узник произнес:
— Самозванец!
И, взмахнув рукою, гремя цепью, крикнул еще громче, сделав шаг к императору:
— Самозванец! Царя давно нет, я его смертью купил благо народа! Я даровал конституцию… Приказываю вернуть Чернышевского! Министрами Огарева и Герцена. Чего стоишь идолом? — кинулся он к Шувалову. — Беги! Выполняй! А этого самозванца… — Узник повернулся к побледневшему царю. Вдруг он словно признал его. В бешенстве, потрясшем все его тело, он поднял оба кулака над головою и крикнул:
— Палач! Да здравствует Польша! Да здравствует свободная Россия!
Шувалов стремительно закрыл узнику рот, крикнул Якову Степанычу:
— Держи его за руки!
Яков Степаныч подскочил, но держать ему пришлось падающее без чувств тело узника, силы которого надорвались.
— Ваше величество, — сказал Шувалов, — вы видите, он совершенный безумец. Прикажите, быть может, перевести его в Казань, в дом умалишенных? Это — отдаленное место, где держать его можно в одиночестве.
