— Ты настоящий немец, Конрад, и добрый фронтовой товарищ, — растроганно, дрогнувшим голосом проговорил Вальдорф.
— Спасибо, — просто сказал «Никита Авдеевич». — А деньги… Деньги мне нужны. Я вовсе не бессребреник. Только где мне тратить ваши доллары? Меня накроют прежде, чем я попытаюсь реализовать первый их десяток. У нас совсем иная жизнь, Гельмут. За два дня жизни в России ты ничего в ней не поймешь. Отправиться на Запад? Вопрос серьезный. Надо привыкнуть к этой мысли, а главное решить, как быть с Ириной. Я любил ее мать, она помогла мне выстоять…
— Твоя жена знала?..
— Нет. Для нее я был Никитой Мордвиненко, раненым сержантом, которого она выходила в госпитале.
— Ты сумел?
— Да, прикрылся документами убитого русского парня. Все сошло как нельзя лучше. Он оказался круглым сиротой, воспитанником детского дома. До сих пор, а прошло столько лет, я ни разу не наткнулся на того, кто знал человека, давшего мне свое имя. Вернее, я сам взял его… Но представляешь, каково было мне, когда понял, что обречен остаться здесь навсегда.
— Представляю, — сказал Гельмут Вальдорф и, нервно пощелкав зажигалкой, закурил сигарету. — И ты не попытался переправиться через границу?
Конрад-Никита рассмеялся.
— До чего же наивные вы люди, на Западе, — сказал он. — Поэтому, наверно, и попадаетесь так часто в лапы здешней контрразведки… Ты слышал выражение «Граница на замке»? Так вот у русских она и в самом деле на замке. И никакие отмычки твоих коллег, Гельмут, не помогают.
Вельдорф буркнул неразборчиво, втянул голову в плечи и замолчал, нахохлившись.
Они проехали еще минут пятнадцать и после столба с указателем «Корфовка — 5 км» Жилински свернул направо.
— Скоро уже? — спросил Вальдорф.
Конрад покосился на него.
«Злая ирония судьбы, — подумал бывший оберштурмфюрер. — Думал ли я, что через сорок лет увижу бравого Гельмута в обличье этого старика? Конечно, он еще пыжится, мой бывший шеф, но это уже только безжалостная карикатура на него. Время, время… Конечно, я тоже далеко не юноша. Но сумел наладить свою жизнь, пусть и не такую блестящую, о которой мечтали мы, когда ждали приказа фюрера, сосредоточив танковые дивизии за Бугом. «Сначала мы завоюем Европу, а потом весь мир…» Теперь мне снова сулят Европу. Уже, так сказать, в индивидуальное пользование. Это, увы, вовсе не партийная постановка вопроса. Нас учили иначе… Личность сильна, когда она сливается в единую массу, образует коллективную силу. Народ, партия и фюрер едины. И как только нарушилась эта тройная связь, мы проиграли… Нет, Гельмут, такая Европа мне не нужна. Уж лучше я останусь капитаном на шхуне, которая никогда не выйдет в море. Я прикован к ней, как раб-галерник к своему веслу».
