Моя матушка слегка ссутулилась, как и всегда, когда ей было грустно.
— Я никогда не думала, что придется покинуть мой единственный дом, — ответила она.
— Пусть в Исфахане ваша судьба переменится. Да будет на то воля Аллаха, — сказала Кольсум.
Она принесла дикой руты, которая должна была защитить нас от дурного глаза. Кольсум подожгла траву углем из печи, и скоро воздух наполнил резкий запах.
Мы предложили гостям чая и фиников, которые принесла Кольсум, ведь у нас не было ничего, чтобы угостить их. Я поднесла чашку чая Сафе, самой старой жительнице деревни, которая сидела в углу и курила кальян. Он булькал, когда она втягивала дым.
— Что ты знаешь о своей новой семье? — выдохнув, спросила она.
Это был настолько внезапный вопрос, что на минуту в доме воцарилась полная тишина. Все знали, что мой дед женился на матери отца много лет назад, когда навещал друзей в нашей деревне. Тогда он уже был женат и жил с первой женой и Гостахамом в Ширазе. Как только у бабушки родился отец, он изредка навещал их, посылал деньги, но по понятным причинам семьи близки не были.
— Очень мало, — ответила матушка. — Я не видела Гостахама больше двадцати пяти лет. Я встречалась с ним только один раз, когда он останавливался у нас дома по пути в Шираз, город поэтов. Он ехал туда навестить родителей. Уже тогда он был одним из самых прославленных ковроделов в столице.
— А жена? — спросила Сафа. Голос ее был хриплым от дыма в легких.
— Я ничего о ней не знаю, кроме того, что она родила Гостахаму двух дочерей.
Сафа удовлетворенно выдохнула.
— Если ее муж успешен, значит, ей приходится вести большое хозяйство, — сказала она. — Надеюсь только, что его жена будет достаточно щедрой и справедливой, чтобы найти для вас работу.
Слова Сафы заставили меня осознать, что мы с матерью больше не хозяйки собственных жизней. Если мы любили печь черный и хрустящий хлеб, а она нет, мы будем есть тот, который любит она. И как бы мы себя ни чувствовали, мы должны будем молиться о ней. Думаю, Сафа заметила мое замешательство, потому что прекратила курить, дабы утешить нас.
— У брата твоего отца доброе сердце, раз он пригласил вас жить к себе, — сказал она, — только задабривайте его жену, и они будут хорошо к вам относиться.
— Иншалла, — сказала моя матушка. Но голос ее звучал неуверенно.
Я оглядела добрые лица всех, кого знала: моих подруг, подруг матери. Все эти женщины заменили мне теток и бабушек, пока я росла. Я не могла даже представить, как буду жить, не видя их: Сафу с лицом, сморщенным, как старое яблоко, худую и ловкую Кольсум, известную своими знаниями о травах, и, наконец, мою лучшую подругу Голи.
