— Но ведь это было так давно, Генрих…
— Для меня нет. Это вне времени. Вечно.
— Не знаю, сумею ли я заглянуть так далеко.
— Моя жена сумеет увидеть все.
Несколькими днями ранее Оберманн повел Софию во двор дома, где уже царила вечерняя прохлада, и сел рядом с ней на мраморную скамью.
— Ты должна стать моей, София. Раз я так ре шил, то не передумаю. Я непоколебим. Увидев твою фотографию, я сразу понял, что ты принадлежишь мне.
— Значит, ты выбрал меня без причины?
— Мы совершаем поступки, потому что совершаем. Объяснения не нужны. Ваши драматурги знали это. Гомер знал.
— Я думала, ты полюбил меня, потому что я женщина, которая читает Гомера.
— Частично. Вот мы и соединились. Но это еще и судьба, София. Такая же тяжкая и отчаянная, как жизнь.
Церемония состоялась в небольшой церкви Святого Георгия, позади Одос Эрму на маленькой площади. Свадебное угощение готовили слуги Хрисантисов. Они непрерывно обсуждали и сравнивали достоинства невесты и жениха. Девушки считали, что он слишком стар для Софии. Ей было двадцать пять, а герру Оберманну, должно быть, пятьдесят, нет, больше пятидесяти. Скоро он располнеет, станет носить очки с толстыми стеклами; к тому же он маленького роста, с большой круглой головой, похожей на пушечное ядро.
— Он слишком громко говорит, — заметила Мария Кармениу. — Его голос гудит по всему дому.
— На немецкий лад, — объяснил Никола Заннис. — Они сильные. Нетерпеливые.
В свою очередь высказались дворецкий и камердинер. София Хрисантис молода — некоторые даже называют ее красавицей, — но характер у нее отвратительный, как у ее матушки. Она сладка с ним, как мед Гиблы; но мужчины пророчили, что после брачной ночи это долго не продлится.
В чем все слуги были согласны, так это в том, что герр Оберманн, должно быть, заплатил за молодую жену большой выкуп. И были ему за это благодарны. В последние месяцы хозяева настолько сократили расходы, что их стало почти невозможно обманывать.
Брачный пир, разумеется, был обильным, со всеми полагающимися в таких случаях сладостями и деликатесами.
Оберманн выпил много вина и даже просил подать баварского пива, но пива не было.
Прежде чем кончилось застолье, он, вопреки всем правилам, поднялся и произнес речь. Он начал с того, что восславил красоту греческих женщин на примере мадам Хрисантис, сидящей во главе самого восхитительного стола со времен, когда Афродита пировала в окружении зефиров и нереид. Ее супруг, великий человек, гордость Национальной патриотической армии, полковник Хрисантис, который доблестно сражался с азиатами, заслуживает особых похвал; но самой высокой хвалы он заслуживает за то, что его мощные чресла породили прекраснейшую дочь.
