Если бы Фрейд, анализируя этот сон, стал бы по моей методе изучать вызванные им ассоциации, а также подтекст сновидения, то чего бы только он не услышал — но, увы, он наверняка отклонил бы мой рассказ как попытку уйти от сути.
На самом деле этот сон был кратким изложением моей жизни, а точнее — этапов развития моих взглядов. Я рос в доме, построенном двести лет назад, нашей мебели было тоже около двух сотен лет, а наибольшим до сих пор потрясением души и разума было для меня столкновение с философией Канта и Шопенгауэра. Сенсацией того времени стала публикация работ Чарльза Дарвина.
Незадолго до этого я жил средневековыми представлениями своих родителей, для которых весь мир с его обитателями находился под покровительством Господнего всемогущества и провидения. Эти представления можно было сдавать в утиль.
После знакомства с восточными религиями и греческой философией мои христианские убеждения стали скорее относительными. Вот почему в моем сне первый этаж был тихим, сумрачным и запустелым.
Мой тогдашний интерес к истории начался с палеонтологии и сравнительной анатомии, захвативших меня с самого начала работы ассистентом в Анатомическом институте. Меня потрясли останки ископаемого человека, особенно вызвавшего столько дискуссий Neanderthalensis, и черепные кости Pithecanthropus, обнаруженные Дюбуа.
Таковы были мои ассоциации, вызванные сном, но я не осмелился сказать об этом Фрейду, ибо он не любил упоминаний о скелетах, черепах, трупах. Он почему-то упорно считал, что я предчувствую его раннюю кончину, выводя это заключение из моего активного интереса к мумиям, выставленным в Блейкеллере под Бременом, куда мы с ним заехали в 1909 году по пути в Америку.
Так что я не хотел открывать перед ним свои мысли — и особенно после того поразившего меня случая, когда я осознал, сколь глубоки различия между воззрениями и научным багажом Фрейда и моими собственными. Я боялся, что, открывшись, я потеряю в нем друга, ибо услышанное покажется ему крайне странным. Будучи не очень уверенным в своих собственных психологических мотивах, я почти автоматически солгал, выдумав "свободные ассоциации" только для того, чтобы не заниматься непосильным делом растолковывания моего сокровенного и ни с чем не соизмеримого внутреннего мира.
Я должен принести свои извинения за столь долгое описание истории, в которую "влип", рассказав Фрейду о приснившемся. Однако на этом примере хорошо видны трудности, возникающие при профессиональном анализе сновидений. Здесь очень многое зависит от индивидуальных различий между исследователем и пациентом. Смекнув, что Фрейд ищет в моем сне ненормальное, недопустимое желание, я подкинул ему предположение, что увиденные мною во сне черепа могли означать желание смерти кого-то из моих родных. Он согласился с этим, но я был недоволен таким, высосанным из пальца, решением.
