Стол был накрыт в простой комнате рядом с кухней. Белые стены, выложенный красными плитками пол, два французских окна, смотревшие прямо на фонтан.
— Волшебное место, — выдохнула она, — когда они принялись за еду.
— В это время года. Зимой разве что несколько человек находят его волшебным. На этой высоте холод бывает ужасным. Иногда я вижу в окно только снег и туман, которые словно отрезают долину. Будто паришь над облаками.
— Но вы же можете жить в Резиденции?
— Могу. Но не живу.
— Но ведь там и ваш дом тоже?
— Нет, — отрезал он и взглянул на нее. — Уверен, что вы слышали всю историю.
— Какую-то часть, — призналась она. — Откуда мне знать, если вы так остро реагируете?
— Я?
— В аэропорту Лоренцо представил вас как своего брата, а вы поспешили уточнить: «сводного брата». Будто хотите, чтобы каждый знал: вы — другой породы.
— Конечно, нет. Просто мне не нравится плавать под фальшивым флагом.
— Но разве это не то же самое, только другими словами? — мягко спросила она.
— Да. По-видимому, это так, — подумав, ответил он.
— Почему вы не позволяете себе быть членом семьи?
— Потому что я не принадлежу к ней, — просто ответил он. — Я родился в другой семье — моей матери и моего отца. Мое имя Бернардо Торнезе. Для здешних жителей оно и сейчас единственное.
— Только для них?
— По документам я Мартелли, — немного поколебавшись, продолжал он. — Баптиста изменила мою фамилию, еще когда я был ребенком и не мог помешать этому.
— Но она, должно быть, хотела быть доброй и дать вам имя вашего отца.
— Знаю. И почитаю ее за это. Почитаю за доброту. Ей нелегко было взять меня и жить со мной рядом — ведь я постоянно напоминал ей о неверности мужа. Она проявила доброту ко мне и в других делах. Отец купил этот дом и другую собственность в деревне, вероятно, для того, чтобы передать ее моей матери, а потом и мне. Но когда он погиб, все было записано на его имя и перешло к Баптисте. Она сказала, что эта собственность по праву принадлежит мне, и записала ее на меня. И, пока я не вырос, управляла ею.
— Какая потрясающая женщина!
— Да. Чувство долга по отношению ко мне никогда не изменяло ей.
— Но разве это только долг? Возможно, она любила вас?
— Как она могла любить? — нахмурился он. — Подумайте, ведь она должна была ненавидеть мою мать!
— Вы когда-нибудь ощущали эту ненависть в ее поступках?
— Никогда. Она относилась ко мне так же, как к собственным сыновьям. Но я всегда удивлялся, что стоит за этим.
Энджи собиралась сказать какие-то принятые в таких случаях вежливые слова, но вспомнила свое вчерашнее впечатление о Баптисте. За очаровательной внешностью пожилой женщины скрывалась стальная воля.
